Писательство не было профессией. Господствовало идеальное его восприятие как хобби для образованных патрициев – тех, кто готов был разделить с миром плоды целой жизни, посвященной учению, и потому полагал вульгарным брать плату за изречения мудрости. Генри Холт порицал тех, кто пытался осквернить свои благородные речения упоминанием денег: «Никто еще не преуспевал, если решался положиться на свое перо как на источник дохода… Большинство великих авторов, начиная от Шекспира и далее по списку, имели другие источники средств к существованию. Есть некоторые занятия, в которых опасно полагать своей конечной целью деньги».
Марк Твен видел это заблуждение насквозь. Он возглавил борьбу за ужесточение американских законов об авторском праве. Сам того не зная, при этом он воспользовался тем же сравнением, что и Киплинг до него: «Эта страна полна лучших произведений английской литературы по таким ценам, что пачка туалетной бумаги смотрится роскошным изданием». Со временем издатели увидели в его позиции здравый смысл. Или, если точнее, они к тому времени были вовлечены в беспощадную ценовую войну, где все средства были хороши. Молодые конкуренты заполнили рынок печатной продукцией по бросовым ценам. Спустя десятилетия, в течение которых на законы об авторском праве было принято смотреть сквозь пальцы, издатели стали воспринимать их как спасательный круг, который снова сделает их бизнес прибыльным. В 1891 году Конгресс прислушался к мнению издателей и распространил авторское право на иностранные произведения.
Закон создал новую структуру экономических взаимоотношений, превратившую литературный труд из хобби в профессию. Именно ее хотят разрушить технологические компании. Когда Facebook проповедует свободное распространение информации, легко увлечься. Также несложно создать искусственное возмущение деятельностью медиакорпораций, собирающихся нажиться на безумном ужесточении законов о копирайте. Но при этом важно помнить, как превращение в профессию качественно изменило американскую литературу, сделав ее более демократичной. Книги стали более разнообразными, более яркими. На первый взгляд, это противоречит здравому смыслу. Любая профессия ограничивает круг принадлежащих к ней, не каждый может зарабатывать на жизнь пером. Но с появлением авансов для писателей, хорошо оплачиваемой работы в журналах, солидных гонораров за написание текстов писательство стало приемлемым видом деятельности для более широких слоев населения, не имевших прежде времени для подобного хобби. Буквально сразу после победы Марка Твена литература перестала быть занятием для касты избранных.
Впервые в истории республики во вкусах американцев стала преобладать американская литература. Вскоре появилось новое поколение писателей, способное лучше – хотя далеко не безукоризненно – отражать жизнь в стране. Оно не было сосредоточено на конкретной области или касте. Джек Лондон и Эптон Синклер поднялись из бедности. Глухая провинция, окружающая Новую Англию и Нью-Йорк, подарила миру таких писателей, как Уильям Дин Хоуэллс, Теодор Драйзер, Эзра Паунд, наконец сам Марк Твен.
Социальный состав американской литературы быстро изменился, потому что изменилась экономика. Издание книг стало большим бизнесом. Писатели производили ключевой товар, и их статус и гонорары быстро пришли в соответствие с этим фактом. Журналы и газеты долго не считали нужным указывать имена авторов статей – настолько низко они ценили писцов, снабжавших их словами. В те времена авторы все чаще стали видеть свои имена в печати, хотя New York Times, например, сопротивлялась этой практике до 1920-х годов.
Суммы гонораров, выплачиваемых издательскими домами, внезапно стали весьма впечатляющими. Уильям Дин Хоуэллс называл себя «социалистом в теории, аристократом на практике», хотя в письмах отцу признавался, что «большое удобство быть правым в теории и стыдиться себя на практике».
(В современных цифрах он зарабатывал 1,45 млн долларов ежегодно.) Или, как выразился Генри Холт: «Автор нашел своего золотого гуся».
Богемная жизнь была романтическим идеалом, декорациями для фильма из жизни современных писателей. На деле главным, что отличало писателя, был профессионализм. Независимо от количества залитого в себя спиртного, автор в первую очередь руководствовался протестантской этикой труда. Словно последователи тейлоризма, писатели устанавливали себе нормы выработки. Грэм Грин стремился за утро написать пятьсот слов. Тем же самым занимался Хемингуэй.
«Я чувствую себя хорошо только благодаря работе», – говорил он. Несмотря на все старание, с которым он проматывал свое состояние, он все-таки оставил после себя имущество на 1,4 млн долларов. Ф. Скотт Фитцджеральд, называвший себя «профессионалом» с «защитной прослойкой», регистрировал свои поступления в книге изящным почерком профессионального бухгалтера, отметил даже 0,34 доллара британских авторских отчислений за «Великого Гэтсби». (Для справки, всего авторские отчисления за «Гэтсби» составили 8397 долларов и еще 18 910 долларов за права на экранизацию.)
Все эти подробности, относящиеся к хлебу насущному, важны. Великие американские писатели уделяли такое внимание деньгам, потому что нуждались в них. Им нужно было кормить семьи, а кроме того, обладать достаточными средствами, чтобы посвящать себя творческой самореализации. Без денег они вынуждены были бы работать и не имели бы возможности отдавать все свои силы прозе. Сторонники Amazon любят смотреть свысока на писательскую касту, закрытый клуб, куда посторонним вход запрещен. В то же время история знает и альтернативу профессиональной литературе, когда несколько гениев из низших классов общества, несмотря ни на что, вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам все же могут создать выдающиеся произведения искусства. Но это скорее исключение из правил. Правило же заключается в том, что литературный труд представляет собой особый вид роскоши для тех, кто может себе ее позволить, хобби для состоятельных людей, питомцев всевозможных фондов, праздной прослойки общества, которой ресурсы позволяют экономически неоправданные причуды.
Много лет назад мне довелось работать в Хьютонской библиотеке Гарварда, в тишине которой хранятся рукописи выдающихся литераторов Америки: Эмили Дикинсон, Ральфа Эмерсона и Теодора Рузвельта. Моя работа на тот день была сделана. У меня оставалось несколько свободных часов, и я спросил библиотекарей, могу ли я посмотреть бумаги New Republic, копившиеся в Кембридже десятилетиями. Коллекция не была ни каталогизирована, ни отсортирована, ни даже просмотрена работником архива. Когда она оказалась на моем столе, это были просто стальные ящики для бумаг, настолько тяжелые, что их привезли на тележках. Гигантские стопки бумаг отгородили меня от окружающего мира так, что я словно оказался в музейном варианте старого офиса.
Я стал открывать ящики и наугад вынимать бумаги. По мере того, как я складывал папки на столе, волнуясь, чтобы мои неуклюжие пальцы не причинили им вреда, я почувствовал почти фетишистское волнение от физического контакта с великой историей. Каждый листок бумаги в моих руках нес на себе автограф классика – авиапочта и открытки от Элизабет Бишоп, Джона Апдайка, Ральфа Эллисона и Ирвинга Хоу. Но, сколь знаменитыми ни были имена корреспондентов, содержание их посланий было мне странно знакомым – я сам получал по электронной почте от авторов точно то же самое. Они были полны обычными жалобами: почему не пришел гонорар за последнюю рукопись? Неужели редактор за свое жалованье не мог чуть больше постараться? Послания часто были раздраженными, иногда умоляющими, очень редко – благодарными.
