Подобное развитие событий опасно. Эти компании достигли доминирующего положения благодаря масштабной слежке за пользователями, исчерпывающему наблюдению за каждым их действием, за счет своих постоянно пополняющихся досье на любого из нас. То есть благодаря тому, что Морис Стак и Ариэль Эзрахи называют «взглядом на рынок с точки зрения Бога». Грубо говоря, они построили свой бизнес на разрушении частной жизни; они будут укреплять свое положение и дальше, расширяя границы допустимого, предпринимая все более агрессивные шаги к тому, чтобы получить еще более полный наш портрет. Действительно, сегодня угроза неприкосновенности частной жизни и угроза свободной конкуренции – это одно и то же. Монополия приобрела новую форму.
Хотя это трудно представить себе с точки зрения дня сегодняшнего, вопрос о монополии доминировал в политике на протяжении многих поколений. Этот вопрос касается самой сущности республики: мы боялись, что концентрация могущества корпораций лишит нас свободы, оставив от демократии только видимость. Эти вопросы сохраняют актуальность, хотя вопрос о монополии стал еще более узким. Антимонопольное законодательство – комплекс законов, разработанный с целью защитить свободную конкуренцию, – стал настолько казуистическим и морально выхолощенным, что его уже практически невозможно применить к доминирующим компаниям нашего времени, тем самым компаниям, которые воплощают все страхи относительно гигантизма сразу. Нам следовало бы вернуться к первоначальному духу этих законов, но мы много десятков лет двигались в другом направлении.
Главный герой этого рассказа – и того времени, когда борьба против монополий добровольно отказалась в своей риторике от довода о «хорошем» и «правильном» поведении – был ковбоем практически во всех смыслах этого слова. Он родился в городе Ларами, штат Вайоминг, еще в те времена, когда Запад был экзотическим и невообразимо далеким; благодаря своему блистательному остроумию и едкому чувству юмора он смог завоевать себе место в американском истеблишменте. Турман Арнольд преподавал в Йельской школе права в 1930-х гг. и писал мизантропические и в то же время талантливые вещи. Его главный труд, «Фольклор капитализма» (“The Folklore of Capitalism”), во многом создан под влиянием журналиста и литератора Генри Луиса Менкена, яростного ненавистника невежественной толпы. Книга была аккуратным и точным описанием иллюзий, господствовавших тогда в Америке, к тому же составленным с клинической (и сатирической) отрешенностью, как бы с точки зрения марсианина. Наши учреждения, утверждал Арнольд, сохраняют легитимность, потому что поддерживаются с помощью лжи. Он оценивал американскую публику так низко, что предпочитал эти циничные трюки реальной демократии, которую называл «ни на чем не основанным мнением стада». Одним из пустых ритуалов и «популистских моральных жестов» для него были антимонопольные законы. Они годились для успокоения эмоций, но никак не в качестве препятствия на пути концентрации экономической мощи.
Таким образом, когда в 1938 году Франклин Рузвельт назначил Арнольда главой антимонопольного отдела Министерства юстиции, это выглядело по меньшей мере странно. Особенно тяжело проходили сенатские слушания, посвященные его утверждению в должности. Арнольд, который мог быть весьма учтивым и обходительным, позже признавался, что ему было невероятно сложно найти убедительное объяснение, способное примирить его критику антимонопольного закона с горячим желанием получить должность. Вопросы ему задавал Уильям Бора, сенатор от штата Айдахо, о котором в его книге говорилось: «Люди, подобные сенатору Бора, кладут в основание своей карьеры непрерывный крестовый поход, абсолютно пустой, но при этом невероятно зрелищный». Однако то были более приличные и мягкие времена. Сенат утвердил кандидатуру Арнольда, хотя Бора заметил, что ему следует «пересмотреть свое мнение относительно трестов».
Тем не менее Арнольд на своем новом посту оказался невероятно энергичным и деятельным работником. Когда он начинал работу, антимонопольный отдел практически бездействовал. В среднем он подавал девять исков в год. В 1940 году, когда Арнольд был на пике активности, он подготовил дела против девяноста двух компаний. Он выбирал себе цели в любой отрасли американской экономики: в кинематографии, в молочной промышленности, среди редакций газет и на транспорте. Война прервала его работу до срока. Но ни до, ни после антимонопольные законы не проводились в жизнь столь жестко. Для справки, нынешнее положение дел таково: администрация Обамы подготовила два иска о разделении сложившихся монополий.
Пускай последователи Арнольда не были так активны, как он, но они разделяли его образ мыслей. В полном соответствии с железным реализмом своих статей и книг, Арнольд очистил антимонопольное законодательство от риторической шелухи и пустых амбиций. Крестные отцы антимонопольного закона эры прогрессивизма, такие, как, например, член Верховного суда США Луи Брэндайс и президент Вудро Вильсон, считали себя наследниками Томаса Джефферсона. Они были врагами крупных корпораций, видя в них угрозу народному самоуправлению. С их точки зрения, главными действующими лицами истории были владельцы небольших магазинов и производств – как Вильсон называл их, «люди, непосредственно что-то делающие». Экономическая независимость давала им возможность исполнять обязанности гражданина – та самая независимость, которую монополии стремились уничтожить.
Арнольд считал ссылки на гражданские добродетели чепухой, остатками «религии прежних дней». Его не интересовала ни величина компании, ни даже тот факт, являлась она монополией или нет. Брэндайс полагал, что крупная компания плоха сама по себе, Арнольд – нет. «Это все равно что спорить, какие здания лучше – высокие или низкие, или какие куски угля лучше – крупные или мелкие». Арнольд считал, что у антимонопольного законодательства есть всего одна задача – подводить под санкции неэффективные предприятия, если их неэффективность угрожает благосостоянию потребителей. Политический философ Майкл Сэндел сформулировал эту мысль следующим образом: «В отличие от деятелей традиции Брэндайса, Арнольд стремился не к децентрализации экономики ради сохранения народного самоуправления, а к ее регулированию ради снижения потребительских цен».
В последнее время преобладала точка зрения Арнольда. Экономическая концентрация начинает беспокоить нас, только если достигается путем особенно крупных слияний или грязными средствами. Доминирование фирмы действует нам на нервы только тогда, когда она повышает цены. Иными словами, мы практически никогда не предпринимаем действий, способных лишить сложившуюся монополию ее положения. Концентрация экономической мощи – общепринятый факт нашей жизни. Когда журнал Economist анализировал этот вопрос несколько лет назад, он пришел к выводу, что концентрация в большинстве секторов экономики – точнее, в двух третях из девятиста проанализированных ими отраслей, – значительно выше, чем в 1997 году.
Институт Рузвельта
[101] заметил, что «концентрация на рынках сейчас самая высокая, а конкуренция – самая низкая со времен Позолоченного века
[102]».
