Должен извиниться за признание, которое сейчас последует. У меня вовсе нет намерения, чтобы воображение вас потом преследовало своими картинами. Больше всего я люблю читать в ванне. Теплая вода и платоническое состояние открытости ума и расслабления – если бы еще не нужно было беспокоиться о том, как не испортить водой страницы. Если ванна занята кем-то из моих домочадцев, я готов довольствоваться кроватью. Высокие подушки под спину и яркая лампа, освещающая текст.
На самом деле мое признание довольно банально. Все это обычные места для чтения, может быть, даже чаще всего встречающиеся. Действительно, вся история печатного слова говорит об уединении с книгой, о чтении как интимном занятии, совершающемся вдали от посторонних взглядов. Мы предпочитаем читать за закрытыми дверями, чтобы побыть в одиночестве, но не только. Нам нужны интеллектуальные возможности, которые одиночество открывает.
В раннем Средневековье книга буквально была чудом. Она была средством, при помощи которого священник сообщал Слово Божье. Грамотность была редким явлением. В Европе умел читать, может быть, каждый сотый. По формулировке историка Стивена Роджера Фишера, «читать» означало читать вслух. Чтение про себя было крайне необычной практикой. В истории оно упоминается всего несколько раз, причем потому, что потрясало наблюдателя. Чтение, вероятно, было главной формой общественной деятельности. Рассказчики читали толпе на рынке, священники – прихожанам, лекторы – студентам университетов, грамотные – вслух самим себе. Средневековые тексты обычно содержат призыв к аудитории «открыть уши».
Несмотря на интеллектуальную скудость эпохи, грамотность постепенно переставала быть достоянием узкого круга элиты. Развитие коммерции послужило зарождению нового класса торговцев, а вместе с ним – и текстов, обеспечивающих его профессиональные задачи. Тексты, когда-то устрашающие прямоугольники, составленные из букв, где одно слово налезало на другое, а о пробелах и речи не шло, – были усмирены и выстроены в соответствии с правилами нового синтаксиса. Постепенно стали появляться зазоры между словами, иногда даже пунктуация. Чтение уже не требовало таких усилий, как прежде, стало более доступным. Потребовалось несколько веков, чтобы изменения развернулись в полную силу и чтение вслух уступило место чтению про себя.
Это было одно из важнейших изменений в истории человечества. Чтение перестало быть пассивным коллективным занятием. Оно стало активным и интимным. Беззвучное чтение изменило мышление – теперь индивидуум выдвинулся на первый план. Акт уединенного чтения – в постели, в библиотеке – обеспечил пространство, где могли появиться еретические мысли. Фишер описывает перемены так:
«Теперь стало преобладать активное беззвучное чтение, требовавшее сосредоточенности. Таким образом, читатель превратился в действующее лицо, а автор – только в проводника, показывающего различные пути своей безмолвной и невидимой аудитории. Если читатели-слушатели раннего Средневековья почти всегда слышали единый хор голосов, согласно поющий христианское славословие Богу, то «гуманистические» ученые позднего Средневековья молча считывали целый мир голосов, каждый из которых пел свою песню на своем языке… После того, как несколько поколений отвыкало от рабства чтению вслух, бессчетные читатели смогли наконец признаться, как Фома Кемпийский в «Подражании Христу»: «Повсюду искал я покоя и в одном лишь месте обрел его – в углу, с книгою».
Для нашей культуры характерно сильное желание сбежать из этого угла. Нам говорят, что победителями в конкурентной борьбе выйдут интеллектуалы, устанавливающие социальные связи, работающие совместно, создающие стратегические планы в кооперации с другими. Наших детей учат заниматься в группах, выполнять проекты – тоже группами. Наши рабочие места лишены стен, так что организация функционирует как единое целое. Технологические гиганты тоже подталкивают нас к тому, чтобы раствориться в толпе, они обращают наше внимание на темы, уже находящиеся в тренде, а их алгоритмы исходят из того, что мы должны читать те же статьи, твиты и посты, что и все остальные.
Творческий потенциал хорошей беседы не подлежит сомнению, как и то, что кротко выслушивать своего собеседника и учиться у него может оказаться полезным в интеллектуальном смысле, и создавать группы для совместной работы над проблемами тоже иногда необходимо. Тем не менее ни одна из этих вещей не должна заменять размышления и тех уединенных минут, когда разум свободен идти своими путями к собственным выводам.
Мы читаем каждый в своем углу, в своей кровати, своей ванне и своем логове, потому что у нас есть ощущение, что именно там нам лучше всего думается.
Я всю свою жизнь провел в поисках альтернативы. Я читал в кафе и в метро, честно пытаясь сосредоточиться. Но у меня никогда не получалось как следует. Мой разум никогда не мог отрешиться от мысли о других людях, находящихся в одном пространстве со мной.
Когда мы читаем углубленно и сосредоточенно, разум входит в подобное трансу состояние, в котором перестает реагировать на внешние раздражители. Исчезает дистанция между словами на странице и мелькающими в голове мыслями. В точности так же, как это было с первым поколением безмолвных читателей, в ум, отбросивший интеллектуальные ограничения, приходят еретические идеи – и исчезают. Вот почему мы привычно удаляемся с книгой в уединенное место, где можно не обращать внимания на социальные условности, где мир не может подглядывать нам через плечо. Вот почему мы не можем отказаться от бумаги, хотя технологические гиганты сделали для этого все, что было в их силах.
И если они хотят поместить всю полноту человеческого существования в свои корпоративные границы, то чтение с бумаги – одно из немногих занятий в жизни, которое им не удается интегрировать полностью. Технологические компании будут рассматривать это как инженерную задачу, которую предстоит решить. Всем остальным стоит время от времени искать покоя в своем бумажном убежище. Это наш отдых от постоянно надвигающейся на нас системы, тихая гавань, которую мы должны сознательно занять.
Милан Кундера был самым похабным романистом нашего времени. Лауреат оргии, великий стилист постельного унижения, художник запрещенных сношений во всем их разнообразии. Надо сказать, что своей одержимостью он вряд ли превосходил чешских писателей-современников. Йозеф Шкворецкий и Иван Клима тоже часто включали сцены секса – бурного, порочного, отвратительного, переданного во всех подробностях – в свои произведения. Это шедевры того рода литературы, которая способна возбуждать читателя сама по себе, но вряд ли это было главной целью авторов. Тоталитарное общество пытается уничтожить частную жизнь, в то время как литератор стремится эту территорию занять. Секс превратился в навязчивую идею, потому что он, на первый взгляд, служил убежищем от вездесущего государства. Это была изолированная территория и подлинный человеческий опыт, неподконтрольные государству.
Слежка в Интернете сильно отличается от слежки в тоталитарных государствах. Советский Союз и его государства-сателлиты следили за своими гражданами с тем, чтобы культивировать паранойю, воплощать в жизнь партийные догмы и в конце концов давать немногочисленной элите возможность удерживать недемократическую власть. В Интернете за нами следят с тем, чтобы компании могли эффективнее продавать нам свой товар.
