– Ваше высочество! Садитесь, – окликнул принца Камил.
Далмений с недоумением поднял брови. Как-никак он принц, и обращаться к нему вот так, без разрешения…
Оказалось, что все артисты уже с возможным удобством расположились на топчанах, застелив их халатами и прочей одеждой, оставив накрытое халатом местечко и для него.
Принц немного потоптался в надежде, что его примутся уговаривать, но танцоры занялись собой, перестав замечать его присутствие. Повздыхав, Далмений пристроил свой высокородный зад на жестком топчане и еще раз вздохнул. Вот так! Кланяются, лебезят, объясняются в верности и преданности, а как только случись что – и нет никого рядом.
– Зак! – воззвала берзийка. – А кушать нам здесь дадут?
Темноглазый оторвался от примы, которую увлеченно целовал в уголке, и посмотрел в потолок.
– Догонят и добавят, – непонятно хмыкнула прима и положила танцору голову на плечо.
– Тсс, – слегка отстранился он, не отпуская, впрочем, талию девушки из своих рук. – Их сейчас приведут сюда. – И снова притянул девушку к себе.
– Кого? – напрягся тумастанец.
– Детей, – ответил красавчик.
– Каких детей? – не понял Далмений.
И вообще, при чем здесь дети, если берзийка спрашивала про еду? Как она только может думать о еде, когда решается вопрос жизни и смерти? Да и обед был не так давно… Нет, он, Далмений, их решительно не понимает!
– Ваших племянников, – на миг оторвавшись от увлекательного занятия, жестко сказал темноглазый Зак.
– Но… у меня нет племянников! – неуверенно возмутился Далмений.
– А разве король Ландии вам не родственник? – с ухмылкой спросил красавчик, кажется, его зовут Танио.
– Ну, в каком-то смысле, – неуверенно замямлил принц.
– Ни фига се, «в каком-то»! – возмутилась темнокожая Анюся. – Я и то знаю, что у вас общий дед!
– Не дед, а прапра… – попытался сосчитать Далмений.
– Ну вот! – обрадовалась Анюся. – Значит, родственники.
Принц огорченно засопел и задумался. Нет, он, разумеется, и раньше знал, что когда-то король Векридии отдал младшему сыну Ландию. Но как-то не задумывался, что дети того короля являются родными племянниками ему лично. Ну, пусть внучатыми или прапра…
Он оглянулся на притихших танцоров и обнаружил, что все ожидающе поглядывают на Зака, сидящего с прикрытыми глазами и напряженным лицом.
В наступившей тишине послышались шаги, звон ключей и ворчание тюремщика:
– И чего всех в одну камеру – совсем с ума посходили?
Глава 27
– Ты уверен?
– Да говорю же тебе!
– Столько лет прошло…
– Ну и что, я сразу узнал!
– Тогда пошли, хватит отдыхать!
Они снова взялись за ручки навозной тележки и, кряхтя, покатили ее дальше. Хорошо хоть ночь ясная, тропку видно. А то бы еще больше намаялись. Хотя временами казалось – больше уже некуда.
Эх, если б еще спина так не болела! И до чего ж он тяжелый, весь в папеньку! Тот тоже, помнится, немаленький был. А уж какой бабник, второго такого поискать! Да, впрочем, если б не это…
– Осторожнее, Том, здесь корень!
– Где? А! Ой! Нашел. Ох, моя нога! Давай отдохнем!
– Так уж совсем немного осталось. Вон за кустами крыша темнеет! Налегли!..
– Стучи сильнее! Что она, умерла там?
– Да вы и умереть спокойно не дадите, своим стуком с небес вернете! – распахивая дверь, проворчала старуха, всматриваясь в ночных гостей. – Ну и чего среди ночи приперлись? До утра не дождались? И сами не спите, и людям не даете!
– Так умирает же! – рассердился Карл. – Ты думаешь, нам приятно по ночам с тележкой таскаться?
– Дай-ка посмотрю!
Старуха проворно спустилась с крыльца, сунула руку под одеяло, в которое, как в кокон, был замотан умирающий.
Хмыкнула, нащупав редкий пульс, и скомандовала:
– Заносите! Да сапоги в сенях снимите, у меня чисто…
В первой, большой, комнате, служившей травнице рабочим кабинетом, горела на столе у окна лампа, освещая немудреную обстановку.
Широкие лавки, прибитые вдоль всех стен, застелены сенниками и домоткаными ряднушками, на полу вязаные полосатые половики. Посреди комнаты манила теплом основательная печь, к ней примыкала дощатая перегородка, за которой с одной стороны разместилась маленькая спальня, с другой – более просторная кухня.
– Одеяло размотайте и бросьте на улицу, оно в навозе. Не могли чем-нибудь тележку застелить? Эх, мужики! На лавку его кладите. Вон на ту! Да найду я чем укрыть, его сначала раздеть надо… Как «зачем»? Посмотреть, не от раны ли яд пошел. Что? А ты откуда знаешь? А, подслушивал! Ну, молодец, всегда так делай. Бедные люди всегда должны знать, чего можно ждать от тех, в чьем доме живут. Это у них всяких способов, чтобы спастись, много, а у вас только один: точно знать, в какой момент пора удирать.
– А зачем нам удирать? – недогадливо уставился на болтливую старуху Том. – Мы немного отдохнем и вернемся.
– Да вы с ума сошли! Куда вам возвращаться? Ох и дураки… Идите немедля за вещами да прихватите чего-нито в счет жалованья. И мне за лечение! Чего «Улья»? Если б я бесплатно лечила, ноги давно бы с голоду протянула. Нет, постойте! Сначала подержите его, я зелье волью. Да сильнее навалитесь! Биться будет. Готовы? Ну, помоги нам великие боги!
Через подзвонок все трое, тяжело дыша и охая, поднимались с пола, раскиданные в разные стороны страшными судорогами, корежившими мощное тело.
– Улья! – взмолился Карл, с состраданием глядя на спасенного. – Ничего нельзя ему, чтобы не так корчило?
– Можно. Но у меня нет. Лето было сырое, не вызрел моренник. Старые запасы я поизвела, а на ярмарке торкнулась – цены на травы против прошлогодних втрое, а то и вчетверо! Война. Ну все, идите, стихает он. Теперь до вечера не проснется. Да еды захватите побольше! Мне такого мужика не прокормить.
– Карл.
– Чего?
– Я вот думаю…
– Ну?
– Надо лошадь свести.
– Ты… ты чего, совсем?! Он же запорет!
– Тише, Карл, не ори! Ты зачем парня спасал, если ему отсюда и выехать будет не на чем? У нас ведь глухомань, а он после яда. И Улья права, бежать нам пора. Вдумайся сам, у них сейчас за поместье баталия начнется, нам лучше… в сторонке.
– Постой, не торопись! Давай передохнем. Я ведь тоже думал, не хотел тебя одного бросать. Ты свои цветочки-кустики неужто бросишь?
– Голова дороже! Но я еще, может, и вернусь.
– Тогда пошли, пока не рассвело, чтобы никто не увидел.
