– Простите, матушка, я хочу взять мои ноты… Я их оставила на фисгармонии.
– И не стыдно тебе, сестра Васса? Ноты она забыла… Да вы их после спевки никогда отсюда не уносите, завалили мне всю фисгармонию, мыши скоро заведутся. Уж сказала бы прямо, что хочешь узнать, не заезжала ли мать Евдокия к твоей маме? Заезжала. Там все в порядке, все здоровы, а тебе мама прислала посылочку. Но за свое нетерпение получишь ее только после ужина. Иди, готовься к службе.
Игуменья старалась говорить строгим голосом, но я уже поняла, что никто тут в ее строгость не верит и грозной игуменьи не боится. Даже когда она пыталась сердито нахмурить тонкие бровки, лицо ее оставалось все таким же ласковым и добродушным. Я сама дивилась своему впечатлению, но мне показалось, что эта их милая игуменья была едва ли не добрее моей бабушки.
Мать Евдокия стала рассказывать о том, как живет в горах община матери Ольги, а я начала клевать носом. Мать Руфина вскоре заметила, что я уже почти ничего не вижу и не слышу, и сказала:
– Иди-ка ты, мать Евдокия, приляг, отдохни немного перед всенощной, а я провожу Санечку в ее келью – она уже совсем спит.
И она проводила меня назад в маленький домик, довела прямо до комнаты, зашла и проверила, все ли у меня есть. У меня было все и даже кое-что сверх того: на столе, рядом с розами, стояла щербатая тарелка с ягодами – малиной, ежевикой и крыжовником.
– Какая умница сестра Дарья, догадалась вам принести гостинчик из нашего сада… Ах, нет, это не сестра Дарья, тут мать Лариса потрудилась! – матушка Руфи на вытащила из-под ягод за зеленый хвостик небольшую морковку. – Никто другой не придумал бы положить морковь вместе с ягодками, а она скажет: «У меня морковка тоже сладкая», и все тут. Мать Лариса у нас «зеленый мастер», на ней и сад, и огород держатся. Сама ягодки не съест, веточку петрушки для себя не сорвет, а вам вот принесла – и даже без благословения!
– Не ругайте ее за это, матушка! – попросила я.
– Обязательно поругаю. Как не поругать за самоуправство? Это она потому так расчувствовалась, что Елизавета Николаевна ее старая подружка, она ей помогала в послушании.
– Моя бабушка в послушании?! Км хотите сказать, матушка Руфина, что моя бабушка здесь кого-то слушалась?
– Конечно, всех сестер и матерей. Но вы учтите, Санечка, что «послушанием» в монастыре еще зовут работу, которую исполняют насельницы и паломники. Нам бабушка разве не рассказывала, что она работала в саду и на огороде, когда приезжала к нам?
– Нет…
– Ну, тогда и я не стану сейчас рассказывать, потому что вам спать пора, а после как-нибудь попросите бабушку рассказать о ее жизни в монастыре. После смерти Ильи Георгивича, когда вас забрала к себе ваша мама, она несколько лет жила с нами. Она даже домик себе у нас построила.
– А где он теперь?
– Он стоял в низинке, и его затопило водой.
– Как жаль!
– Ничего, для вашей бабушки у нас место всегда найдется. Ну, довольно разговоров. Христос с вами, деточка, спите спокойно!
Игуменья перекрестила меня – так уж полагалось у них, наверное, – и вышла. Я рухнула на постель и мгновенно заснула. Сквозь сон я слышала колокольный звон и приглушенное хоровое пение. Кажется, монахини пели всю ночь напролет.
Глава 11
Я проснулась от оглушительного щебета птиц и больше уснуть не могла. Зато монашки, подумалось мне, наверно, спят теперь без задних ног, ведь они всю ночь промолились. Я встала и пошла вдут, с наслаждением окатилась холодной, остывшей за ночь, водой, натянула последний чистый костюм, сверху – бабушкин свитер и вышла прогуляться по монастырским угодьям.
Я вышла на лужайку перед домом-башней и огляделась. За лужайкой начинался парк; сквозь ветви больших старых деревьев пробивались косые лучи встающего солнца; птицы пели со всех сторон и на разные голоса.
Справа тянулся невысокий каменный парапет, а за ним в туман уходила неподвижная водная гладь. В одном месте парапет прерывался двумя столбами с каменными вазами наверху полными ярко-алых цветов, кажется, герани; отсюда прямо в воду уходили каменные ступени. Я подошла и заглянула вниз. Вода была чиста и прозрачна, и я увидела, что от нижней ступеньки лестницы по дну вьется дорожка, вымощенная светлыми плитками, и ведет она к стоящему под водой небольшому каменному дому с красной черепичной крышей. «Бабушкин домик», – подумала я и пошла к нему вдоль парапета. Моя тень упала на воду: большая рыба с черной спиной и красными плавниками, неподвижно стоявшая в воде, стронулась с места и тоже двинулась к бабушкиному домику, опережая мою тень. Она медленно вплыла в лишенное стекол окно и скрылась в таинственной уютной темноте. Я вздохнула и пошла дальше, к парку.
Как раз напротив «башни», там, где сходились окаймлявшие луг дорожки, был широкий мост с каменными перилами, а под ним – ров, заполненный водой. За мостом я увидела небольшую полянку, на которой паслись два маленьких пятнистых оленя. Когда я подошла почти к самому рву, они меня заметили, но не умчались сразу прочь, а взглянули на меня раз-другой прекрасными восточными глазами, прислушались, обменялись взглядами и только после этого неспешно перешли полянку и скрылись за деревьями.
В той стороне, куда они ушли, я заметила красный огонек под деревьями, будто уголек забытого в лесу костра. Я пошла туда и увидела деревянную часовенку, а в ее глубине – икону Божией Матери с горящей красной лампадкой перед нею. Часовенка стояла по пояс в цветах, и вес цветы были голубые и белые.
Здесь дорога расходилась на три: основная шла прямо, одна уходила вниз, и на ней в просвете между деревьями посверкивала вода, а левая дорога пела к еще одной каменной стене с деревянными воротами. Ворота были распахнуты, и за ними виднелись ряды фруктовых деревьев, а и междурядьях – длинные овощные грядки. В конце сада, на пригорке, стояли освещенные солнцем руины какой-то старинной постройки: кусок кирпичной стены с большим полуовальным окном, а над ним часть крыши с остатками ажурной каменной оградки. Вплотную к стене стоял огромный темно-зеленый кедр: он подпирал спиной покосившуюся часть стены и, казалось, удерживал ее от обвала. Издали мне послышалось, что кедр звучал. Я остановилась и прислушалась: голос кедра был похож на скрипку. Заинтригованная, я прошла между деревьями, подошла к нему и приложила ухо к стволу: скрипка тихонько пела внутри кедра что-то нежное и печальное. Но, случайно заглянув в окно, я разгадала тайну поющего кедра; за окном была комната с бревенчатой противоположной стеной и несколькими столбами подпиравшими крышу. Посреди комнаты, лицом к окну, стояли мольберты, а на них – доски с незаконченными иконами. Еще там был длинный стол заваленный бумагами и заставленный какими-то коробками и коробочками, линейками и банками с кистями. А возле окна, спиной ко мне, перед пюпитром с нотами стояла монахиня и играла на скрипке. Голос скрипки звучал приглушенно. Я постояла, послушала и пошла в сад. Большие фруктовые деревья стояли настолько перегруженные плодами, что многие ветви были подперты шестами. Я подумала, что хорошо бы съесть на завтрак яблоко. Их тут так много, что вряд ли и нанесу большой урон обители. Я решительно двинулась к ближайшей яблоне, но стоило мне протянуть руку и коснуться большого желтого яблока, как я услышала за спиной скрипучий старческий голос;
