Ноги немеют.
Падаю.
Хвататели выносят меня из комнаты.
Слышу голос Кроу:
Новый дар Едоку
Мертвая, мертвая…
Едок
Несут по тоннелю.
В другую комнату.
Бросают на пол.
Как мешок.
Уходят.
Остаюсь.
Вижу стол.
Из серых ветвей.
Из ветвей растут тонкие ветки.
Изгибаются, словно пальцы.
За столом, в темноте, шевеление.
Встаю. Бьюсь за себя. Сбегаю.
На самом деле – нет. Не могу двигаться.
Пальцы не слушаются.
На руках, на ногах.
Могу только чувствовать.
И смотреть.
Оно выходит из теней.
Едок большой. Белый. Худой.
Ноги, как древко метлы, руки до ступней.
Нагибается ко мне.
Его глаза – зеркала.
Вижу свое застывшее лицо.
Полное ужаса.
Мне страшно.
Он хватает меня за запястье.
Тащит к столу.
Берет за голову, грубо.
Длинные пальцы впиваются в череп.
Отрывает от земли.
Хочу рычать.
Кричать.
Кусаться.
Не могу.
Кладет на стол.
Подносит лицо к моему.
Чувствую дыхание на щеке.
Глаза-зеркала смотрят внутрь моей головы.
Не отводит взгляд. Отшатывается.
Оголяет мой живот.
Давит пальцами на пупок.
Моя плоть разрывается.
Кричу.
Крик не выходит.
Едок поднимает руку.
С его пальцев капают краски.
Словно я кровоточу радугой.
Он пожирает то, что внутри наших внутренностей.
Едок проглатывает полоску зеленого.
Его кожу охватывает бледное свечение. Гаснет.
Он отрывает еще часть меня.
И еще.
Из глаз текут горячие слезы.
Горло болит от криков, которым не выйти.
Кажется, что я умру от боли.
Не умираю.
Живу.
Чувствую.
Страдаю.
Серое
Я – сжавшийся клубок.
Я – стекло, разбитое о камень.
Осколки. Они повсюду.
Никогда не найду их все.
Никто не найдет.
Кроу шепчет на ухо:
– Мертвые не чувствуют. Им не больно.
Утыкаюсь носом в подушку.
Молчу.
– Злишься, Изобел-которая-Кэтчин? Из-за булки?
Она ждет.
Я молчу.
– Если не будешь есть, они заставят. Иногда хлеб, иногда мясо. Иногда сон – не всегда. Только когда ты нужна Едоку.
Снова ждет.
Я все еще молчу.
Кроу топает. Длинные ногти царапают кожу.
– Что я могу? Что можешь ты? Хватателей никто не схватит. Их не остановить. У нас нет ни когтей, ни крыльев, ни клыков. Нам не сбежать. Никто не сбегал.
Никто не сбегал?..
С трудом выдавливаю слова:
– Есть и другие девочки?
– Хвататели хватают. Едок питается. Девочки приходят, но не уходят.
Голос Кроу мрачный. Печальный.
Другие девочки мертвы.
Со мной такого не будет.
Встаю.
– Я сбегу.
– Я знаю способ.
– Так скажи!
– Ты должна стать мертвой внутри. Ничего не чувствовать.
Мертвой внутри? Что за глупость.
Хлопаю ладонью по матрасу.
– Скажи правду! Как сбежать?
– Я сказала! И лучше умереть скорее. Тогда не страшно быть серой.
Стою. Смотрю на нее.
– Я не посерею, Кроу!
Уголки ее губ опускаются.
– Глупая немертвая девочка. – Она показывает на мою руку. – Ты уже посерела.
Прослеживаю за ее взглядом.
На моем запястье – отпечатки пальцев. Здесь он впервые меня коснулся.
Отпечатки серые.
Чешу.
Царапаю.
Не могу стереть.
Не могу вернуть краски.
– От него не избавиться, – говорит Кроу. – Это твой серый. Как мой, но не совсем. У всех свой серый. – Она подается вперед и добавляет: – Ты бы не расстраивалась, будь ты мертвой.
– Уйди! – огрызаюсь.
Кроу отпрыгивает.
– Ладно! Собирай свои крики, собирай, и они тебя раздавят!
Она упрыгивает в свой угол.
Я смотрю на руку.
Мне бы нож. Вырезать серое.
Глупо.
Был бы нож, я бы разрезала им Едока.
Он отнял часть меня.
Оставил свой след.
Видимый для всех.
Не знаю, как это вынести.
Нет – знаю.
Имена.
Ба Труди Кэтчин…
Бабуля Сэди Кэтчин…
Бабушка… Линда?
Не помню.
Я – стекло, разбитое о камень.
Мои связи разорваны.
Хватаю осколки.
Собираю себя по частям.
Ба Труди Кэтчин…
Бабуля Сэди Кэтчин…
Бабушка Лесли Кэтчин…
Бабушка Лесли Кэтчин.
Мама моей мамы.
Слышу мамин голос:
Закон, который позволял забирать детей аборигенов, действовал много лет. Они пришли за твоей бабушкой, как приходили когда-то за ее мамой. Только твоя бабушка не смогла сбежать.
Ее отправили в плохое место. Одно из худших. Она думала, что мама ее спасет. Пока ребенок постарше ей не объяснил, что матерям не говорят, куда отвозят их детей. И назад никого не отдают. Тогда твоя бабушка поняла, что ее ждет много тяжелых дней. Она боялась, что не переживет этого, что ей не хватит сил. А потом вспомнила о скалах своей родины. Старых скалах. Скалах, проживших миллионы лет.
