Мы идем. Находим клетку.
Свет просачивается между белыми деревянными прутьями.
Птицы всех цветов теснятся наверху.
Едок стоит внизу.
Дверь всего одна.
Закрыта. Заперта.
Едок улыбается.
Птицы кричат:
– Выпустите нас! Выпустите! Выпустите!
Волосы Кроу взмывают в воздух, словно крылья.
Она машет черными прядями.
Ветер бушует. Дверь дрожит.
Улыбка Едока гаснет.
Птицы щебечут от радостного волнения.
Кроу хлопает крыльями. Ветер усиливается.
Дверь слетает с петель.
Вылетает в ночь. Врезается в дерево.
Птицы, выпорхнувшие из клетки, поют нам свои «спасибо».
В воздухе парят крошечные перья.
Заходим в клетку.
Едок падает на колени.
Окружаем его.
Мы – петля, начинающаяся с меня, заканчивающаяся на Кроу.
Начинающаяся с Кроу и заканчивающаяся на мне.
Он съеживается.
Преображается.
Из высокого становится низким.
Руки и ноги уменьшаются.
Глаза больше не зеркала.
Он потерял очки, пока бежал.
Едок – всего лишь человек.
Он вращает головой.
Следит за нашими движениями.
Кожа сочится потом. Губы дрожат.
Ему страшно. Но мне от этого не радостно.
Мне это безразлично.
Мы с Кроу не будем больше себя терзать.
Никогда.
Мы должны остановить Едока.
Только мы можем.
Только мы это сделаем.
Смотрю ему в лицо. Вижу его насквозь.
– Думаешь, ты для нас что-то значишь? Нет. Когда все закончится, ты останешься всего лишь плохим человеком, которого нам не повезло встретить.
Отхожу.
– Мы не будем о тебе вспоминать.
Кроу танцует.
Мир взрывается.
Бет
Конец
Голос Кэтчин стих, а вместе с ним – ветер.
Пыль опустилась на землю, и в окна снова пролился свет. Только не яркий, дневной, а мягкий, утренний.
– Уже наступило завтра? – ахнула я. – Как мог пройти целый день?!
Кэтчин пожала плечами.
– Я же сказала – это надолго.
Еще она говорила, что не знает, куда нас приведет конец истории. У меня было такое чувство, словно меня перенесло через океан в дальнюю, чужую страну. Только я понимала, что это не мир поменялся, а мое представление о нем, нечто очень важное в моем сознании, и теперь я смотрела на все по-другому, но не могла точно описать эти перемены.
Я взглянула на папу и ахнула. Он выглядел ужасно. Его лицо помрачнело, и кожа как будто сморщилась. В последний раз я его видела таким после того, как умерла. Только сейчас он смотрел не на меня. А на Кэтчин.
– Мне жаль, – проговорил он. – Мне так жаль.
Она еле уловимо улыбнулась.
– Я же говорила. Поздно меня спасать.
– Теперь понимаю. – Его голос оборвался. Я растерянно перевела взгляд с папы на Кэтчин, а потом она сказала:
– Где-то сто шагов на запад. Мы заперли вход. Забрали ключи. Но вам дверь откроется.
– Ключи от чего? Что в ста шагах на запад? – недоумевала я.
Никто мне не ответил. Папа встал. Причем в полный рост, расправив плечи. И я внезапно осознала, что все эти месяцы он горбился. Его сморщенное лицо разгладилось и приобрело ясное, решительное выражение. Последний раз я видела папу таким, когда была жива.
Его морщины сейчас казались еще глубже и в них стало больше печали, но в остальном он выглядел как прежде. Даже лучше – как человек, которым он мог бы стать, если бы принял жизнь без меня. Возможно, это история Кэтчин так на него повлияла, или он постепенно менялся глубоко внутри, или и то и другое – не знаю.
– Бет, – сказал он, – нам пора.
Я замешкалась, не решаясь оставить Кэтчин. Правда, после этой части рассказа она не выглядела такой же уставшей и хрупкой, как после предыдущих. Да, концовка ее вымотала, но она словно сбросила груз с души. В ней чувствовалась непривычная легкость.
Кэтчин посмотрела на меня и широко улыбнулась. Я моргнула, не веря своим глазам. Она улыбнулась. По-настощему.
– Иди, Теллер, – сказала она. – Еще увидимся. И не переживай. Ты все поймешь, когда придет время.
Когда мы с папой выходили из палаты, я гадала над значением ее истории, а уже на улице поняла, что совет очень правильный. Когда придет время, я все пойму, а пока буду наслаждаться тем, что папа идет уверенно, расправив плечи. Я уже забыла, каково это, когда он – ведающий, а я – девочка-бабочка.
Поэтому не задавала вопросов о том, куда мы едем. Только после того, как папа позвонил Элли и договорился с ней о встрече, я поняла, что мы возвращаемся к началу.
У дома папа остановил машину.
– Можно проехать дальше, – заметила я, показывая на узкую ленту дороги. – Намного дальше.
– Знаю, – ответил папа. – Мы поедем, но только после того, как поговорим.
Мне не понравились мрачные нотки в его голосе. Теперь не я переживаю, пап. А ты.
– О чем? – осторожно уточнила я.
– Сегодня мы отправимся в одно место, и я не хочу, чтобы ты туда заходила. Обещай, что не зайдешь.
Он надеялся от чего-то меня отгородить? Пускай.
– Ладно.
– Пожалуйста, Бет.
– Я же сказала – ладно! – Он все еще встревоженно хмурился, и я добавила уже более серьезным тоном: – Честное слово, пап. Не зайду.
Он кивнул и поехал дальше. Элли уже стояла у дома, прислонившись спиной к машине и глядя на деревья.
Папа припарковался и подошел к ней.
– Вы принесли то, что я просил?
Она кивнула и махнула рукой на два фонарика, лежавшие на капоте. Папа взял один и пошел к руинам. Элли схватила другой и поспешила за ним.
– Вы правда считаете, что здесь еще можно что-то найти? – спросила она. – Все окрестности тщательно обыскали.
– За это отвечал Дерек Белл, верно?
– Э-э… верно. Это имеет значение?
– Да. Думаю, что да.
Папа обошел руины, повернулся и зашагал прочь.
