На запад.
Ровным шагом.
Считая себе под нос.
Кэтчин говорила про сто шагов от дома, и не знаю, как папа это понял, но еще вчера утром, когда мы были у Белла, у него в голове родилась какая-то теория, и я понятия не имела, что это за теория. И от этих мыслей у меня ныло в области висков, как будто разум еще не был готов связать все детали. Я помотала головой, отбрасывая тяжелые мысли, и последовала за папой и Элли, наслаждаясь прогулкой на свежем утреннем воздухе.
На восьмидесяти шагах по земле пролетел порыв ветра, совсем рядом, словно опережая нас. Кроу? Как в истории? Я обернулась, отчасти ожидая ее увидеть, но за нами никого не было.
Папа досчитал до ста и остановился.
Вокруг были только грязь да деревья.
– Вы получили какую-то подсказку? – спросила Элли с сомнением в голосе.
– Вроде того, – ответил папа. Он вовсе не выглядел разочарованным. Наоборот, внимательно оглядывался. А через секунду что-то заметил и побежал дальше. Мы с Элли поспешили за ним и очутились на большой поляне.
На ней я тоже не увидела ничего примечательного. А вот папа увлеченно всматривался в землю, медленно обводя взглядом всю поляну. Потом он помчался к большому валуну, нависающему над поверхностью, и встал в его тени.
– Это здесь! – крикнул он.
Мы подбежали к нему и увидели металлическую дверь на петлях, вделанную в землю. Она была широко открыта, и за ней виднелись ступени, ведущие вниз.
Элли ахнула.
– Что это?
– Вы же сами сказали, что старый Оскар Шольт верил в конец света. Видимо, он построил бункер.
Элли посмотрела на темную корочку на двери и побледнела.
– Это что, запекшаяся кровь?
– Похоже на то.
– Эй? – позвала она. – Есть там кто-нибудь?
Никто не ответил. Элли покачала головой.
– Может, там лежит кто-то раненый. – Она включила фонарик, зажала его под подбородком и начала спускаться по лестнице.
Папа бросил на меня строгий взгляд. Я подошла к поваленному дереву, уселась на него и сказала:
– Видишь? Никуда не иду. Я же обещала, пап!
Он одобрительно кивнул и полез вслед за Элли. Какое-то время я слышала, как подошвы его ботинок стучат о металлические перекладины, а потом все стихло.
Я оперлась ладонями о кору и откинулась назад, прислушиваясь к журчанию воды в реке неподалеку. В воздухе чувствовался резкий запах эвкалипта, солнечные лучи пробивались между крон деревьев, образуя на земле любопытные узоры из света и тени. Казалось, это красивое, умиротворяющее место, и я готова была просидеть здесь хоть целый день.
В тишине было легче принять перемены, которые вызвала во мне история Кэтчин. По телу разлилась волна спокойствия. Впервые со дня моей смерти я поняла, что все будет хорошо.
А потом заметила странный блеск в грязи и нагнулась приглядеться.
Это были частично вдавленные в землю очки.
Внезапно все, о чем рассказывала Кэтчин, и все, что мне довелось увидеть в этом городе, слилось воедино. Связующие нити протянулись в моем мозгу, и в голове вспыхнуло осознание. Я вскрикнула от боли и схватилась за голову. Перед глазами развернулась вся цепочка событий. А потом все стихло; я опустила руки и уже по-новому взглянула на поляну.
Упавшее дерево у кромки леса.
Нависающий над землей валун, похожий на лежащее на боку яйцо.
Глаза-зеркала, спрятанные в грязи.
На этой поляне Хвататели схватили Изобел Кэтчин. Тоннели – это коридоры бункера. Птичья клетка с белыми деревянными прутьями – детский дом, обшитый белыми досками. Очки в золотой оправе с фотографии, которую мне показал папа, когда мы впервые пришли на руины.
Александр Шольт был одним из Едоков.
Его труп нашли после пожара.
И я знала, кто его убил. Кто убил их всех.
Со стороны бункера донесся шум. Кто-то поспешно взбирался по лестнице. Вскоре на поверхность пулей вылетела Элли и помчалась к деревьям. Она согнулась пополам, и ее вырвало в траву.
Папа неспешно поднялся вслед за ней. Похоже, его тоже тошнило, но он сдержался. Он подошел к холодному камню, оперся о него руками и опустил голову, пытаясь выровнять дыхание.
Несколько минут спустя Элли выпрямилась, вытерла губы рукавом и дрожащим голосом произнесла:
– Я к реке. Умоюсь.
Папа махнул рукой, но с места не сдвинулся. Я молча подошла к нему. Похоже, он не готов был говорить.
Потом Элли вернулась, петляя между деревьями. Она вышла на поляну, бледная как смерть. Казалось, она состарилась лет на десять.
Папа выпрямился, и они измученно посмотрели друг на друга, словно на их плечах лежал вес всего мира.
Элли заговорила первой.
– Их там держали.
– Да, – сказал папа. – И не одну.
Она нервно кивнула.
– Я видела куртку. На столе. Не знаю, заметили вы…
– Заметил.
– Само собой. – Элли обхватила себя руками. – Так вот, я ее узнала. Это куртка Дерека Белла. Тысячу раз его в ней видела. Он… он тоже в этом участвовал?
Второй Едок.
Я его видела.
Практически разговаривала с ним.
Не зная, какой он на самом деле.
В нашу первую встречу Кэтчин сказала, что папа не поверит в чудовищ, но они правда существовали. Скрывались за человеческой личиной, и весь мир видел в них обычных людей.
– Да, скорее всего, – ответил папа. – Вместе с Александром Шольтом. Директор Кавана и воспитатель Флинт обо всем знали, но им платили… Вероятно, за молчание. И сотрудничество. Вполне вероятно, что некоторых жертв брали из дома.
Элли ахнула, словно ей ударили копьем в грудь.
– Как они могли? Кто вообще на такое способен?! Только ради денег?!
– Не только. Ради власти. Осознания собственной важности. Порочного наслаждения. Я не знал ни Кавану, ни Флинта, но подозреваю, что у них не было нравственного стержня.
Он бегло взглянул на меня.
Ни сердца, ни смелости, ни стержня. Здесь они служат Едоку.
Элли в ужасе посмотрела на папу.
– Надо выписать ордер на арест Александра Шольта! Возможно, он…
Папа вскинул руку.
– Во-первых, я уже попросил об этом свою начальницу. Во-вторых, подозреваю, что после пожара в руинах нашли труп именно Александра Шольта.
Элли быстро заморгала. Папа сделал глубокий вдох, словно готовясь к чему-то неприятному, и я поняла, к чему. Он с таким сожалением смотрел на Элли, что у меня не было сомнений, какую новость папа собирается ей преподнести. Было бы лучше, если бы ему не пришлось ничего говорить. Наверное, он и сам тяжело переживал минуты, когда вынужден был сообщить близким погибшего человека, что тот не вернется. Не знаю, как он это выносил.
