– Satan adama tabat amada natas. – Из уст Аксель это звучало, как заклинание.
– Это ничего не значит, – сказала Сильветта. – Это даже не настоящий язык.
– Если слова слетели с языка, значит, язык, – возразила Аксель с лукавой улыбкой. Она отошла от первого окна, мимоходом нежно погладила Сильветту и подошла ко второму.
Глаза ее заскользили по буквам. Сильветта ожидала, что она снова прочитает вслух, но Аксель сказала без всякого интереса:
– Это латынь.
Она вернулась к Сильветте, присела на краешек стола рядом с ней и взяла ее за руки.
– Я сама не стала бы просить тебя показывать мне все это, – сказала Аксель. – Но спасибо тебе за доверие и дружбу.
Сильвета нежно погладила Аксель по щеке и пристально вгляделась в ее черты, как в хрустальный шар. Тонкий классический нос, выпуклые скулы, легкие морщинки в уголках глаз, ясно говорившие о том, что она повидала больше, чем хочет показать. В зеленых глазах проглядывала печаль, словно ей с рождения досталась тяжкая доля, от которой не убежишь. Бунтарство, веселый нрав, авантюризм удивительным образом сочетались в этих глазах с полным смирением перед судьбой. Последнее было Сильветте хорошо знакомо, и от этого она любила Аксель еще сильнее, ведь та, в отличие от нее самой, была полна жизни и энергии. Сильветта еще раз провела рукой по щеке Аксель, по ее словно фарфоровой коже.
– Я тоже хочу показать тебе мой дом, – сказала Аксель. – Давай поедем вместе.
– С тобой я поеду куда угодно, ты же знаешь.
Аксель соскользнула с края стола, медленно обернулась и нахмурилась, коснувшись пальцами дерева. Следуя за ее взглядом, Сильветта тоже уставилась на исцарапанную столешницу.
– Кто-то провел здесь немало времени. – Аксель вдумчиво разглядывала слова, буквы и знаки. – За очень странными размышлениями.
Сильветта улыбнулась.
– У моей сестры все размышления – странные.
О Несторе она упоминать не стала – вместо этого играючи намотала на палец прядку рыжих волос Аксель, поднесла к губам и поцеловала.
Они вышли из библиотеки и вернулись под стеклянный свод оранжереи. Яркие краски неба постепенно бледнели, в темноте блеснула первая звезда.
Они сели на диван у южного ската крыши. Сильветту переполняла гордость и тяга к приключениям. Все это было так ново и необычно для нее. Она чувствовала себя понятой, любимой. Мир распахнулся перед ней. Достаточно выйти за порог, и можно горстями черпать новую свободу.
А за окном раскачивались на морском ветру черные вершины кипарисов, словно монахи в остроконечных клобуках. Они клонились то вправо, то влево, и посматривали свысока на две бледные призрачные фигуры в темной оранжерее.
Глава 21
Пусть Париж и воображал себя мировой столицей алхимии, но стоило ступить на мостовые старинной Праги, как он сразу начинал казаться наглым выскочкой. Даже теперь, спустя три столетия после смерти короля Рудольфа II, привечавшего в своем замке над городом чародеев и чернокнижников, подлинное сердце алхимии билось в городе на Влтаве. В Париже юные самодовольные герметисты лишь вели бесконечные дискуссии в кафе и залитых солнечным светом мастерских; в Праге же они ставили опыты в подземных лабораториях и библиотеках, разогревали печи испачканными в саже руками; пражские алхимики избегали дневного света и в узких, жарких каморках, пропитанных угольной пылью и ядовитым свинцом, гнались за древней мечтой об Aurum Potabile – золотом напитке.
Прага была, без сомнения, серым кардиналом алхимии – тем удивительнее казалось теперь Ауре, что она оказалась здесь впервые.
Она взяла такси из аэропорта, но, в отличие от Парижа, ей вскоре показалось неуместным использовать столь современное средство передвижения. Автомобили, и здесь уже завоевавшие улицы, выглядели чужеродно в этом лабиринте старинных переулков, темных дворов и облупившихся барочных фасадов. Аура попросила шофера остановиться и пошла дальше пешком.
Первым делом она отправилась не к гостинице «Кармелитска», где останавливался Толлеран несколько месяцев назад, и не к варьете «Надельтанц». Вместо этого она дотащила свой чемодан до подножия Пороховой башни – готической постройки с островерхими шпилями и причудливыми орнаментами, некогда служившей восточными воротами Старого города. На площади перед башней пересекалось несколько улиц и трамвайные пути. Поискав немного, Аура нашла тот самый уникальный бордюрный камень, о котором прочла в одной книге прошлого века: на нем был высечен пеликан, похожий на того, что вырезан на двери в оранжерею замка, но менее заметный.
Не в первый раз ей пришло в голову, что, возможно, она ищет призрака, что тот, кого она надеется здесь встретить, всего лишь отголосок прошедших дней, в лучшем случае выдумка, в худшем – сознательная ложь. Но в ходе занятий алхимией ей приходилось полагаться и на более расплывчатые сведения и сомнительные данные. Поэтому она поставила чемодан на тротуар, со вздохом уселась сверху и стала ждать, что будет.
Прошло полчаса, час. Продавец из киоска с газированной водой на другой стороне улицы бросал на нее любопытные взгляды, услужливые водители такси останавливались и предлагали отвезти ее в расположенный неподалеку отличный пансион их шурина, лучшего друга и прочих родственников и знакомых.
Спустя два часа она стала задумываться о том, чтобы отказаться от этой части своего плана и отправиться кратчайшим путем в отель «Кармелитска». Дело шло к вечеру, небо постепенно темнело, и ей ничего не оставалось, как признать, что либо она поверила пустой выдумке – каких было немало в алхимической литературе, – либо попросту опоздала на несколько десятилетий.
Она встала, потянулась, чертыхнулась от боли после неудобного сидения на ручке чемодана и собиралась уже подозвать такси, как вдруг с бульвара На Пршикопе показалась карета. Она остановилась у камня с пеликаном рядом с Аурой.
Карета была закрытая, с занавесками на окнах. В нее были впряжены две крупные лошади, черная и белая. Обе явно уже немолодые, но ухоженные, и кучер, кажется, управлял ими с помощью одних только негромких окриков.
Аура отступила на шаг, чтобы повнимательнее разглядеть кучера. Это был высокий, крупный мужчина с окладистой седой бородой и изборожденным морщинами лицом. Нос у него был размером с кулак Ауры и притом лилового цвета. Фуражку он, похоже, позаимствовал у проводника на железной дороге, а потрепанный мундир напоминал форму наполеоновского офицера. Он сидел на козлах, и огромный живот его доставал почти до колен. Облезшие позолоченные пуговицы, казалось, с трудом удерживают туго натянутую рубашку – того и гляди отлетят.
От него неприятно пахло, но этому удивляться не приходилось.
– Вы свободны? – спросила Аура.
– Сейчас освобожусь.
Он говорил по-немецки, как многие в Праге. Сто лет назад большая часть населения города была австрийского происхождения, а немецкий – государственным языком. С конца прошлого века это изменилось, и, хотя таблички с названиями улиц были по-прежнему двуязычными, чешский давно стал здесь основным языком.
