Позже, вернувшись в замок, они с Джиллианом заняли большую спальню, тоже в восточном крыле, подальше от покоев Шарлотты, жившей в западной части замка. Спустя два года Джиллиан уехал.
С тех пор Аура обычно останавливалась в одной из многочисленных комнат для гостей. Но сейчас она заранее попросила, чтобы ей приготовили ее бывшую детскую. На похороны Шарлотты она приехала как дочь, а не как наследница отцовских познаний в алхимии и не как гость, заглянувший сюда проездом. Поэтому детская лучше всего подходила для той роли, которую Аура готовилась играть здесь ближайшие три-четыре дня, пока не найдется благовидный предлог уехать.
Она положила чемодан на кровать и бросила рядом сумку с книгами. Вообще-то Аура ожидала, что на нее нахлынут воспоминания. Но ее жизнь была настолько пропитана прошлым, что сегодня память решила дать ей передышку. Большая кровать на дубовых ножках, комод и туалетный столик, два шкафа, огромная изразцовая печь – все это вызывало лишь легкую ностальгическую грусть.
Когда Аура уезжала в интернат, Сильветта была хорошенькой малышкой, в которой уже угадывалась будущая красавица. Вплоть до последних дней она ухаживала за матерью и управляла семейным имуществом. Нелегко будет взглянуть ей в глаза. Пока Аура разъезжала по Европе и проводила лето, посиживая с книжкой на гостиничных террасах Ривьеры и Эгейских островов, Сильветта жила бок о бок с сумасшедшей слепой матерью, принимая на себя ее постоянную злобу и недовольство.
Сестрам придется обсудить и это. Сильветта, конечно, не упустит такой возможности.
«Три дня, – подумала Аура. – Ну четыре».
Она подошла к окну и хотела открыть его, но остановилась, невольно улыбнувшись. На витраже был изображен котел, откуда выглядывали два поросенка и лебедь с рогами. В юности она ненавидела эту картинку, потому что та казалась ей слишком детской: витражи в других окнах замка были совсем другие. Сейчас она подумала, что мать, наверное, потому и выбрала для нее эту комнату сорок с лишним лет назад. Пусть фигуры и были задуманы как алхимические символы – поросята и лебедь оставались зверюшками, которые нравятся детям. И Ауре смутно вспомнилось, что когда-то она и вправду любила витраж в своем окне – в пять, шесть, семь лет. Шарлотта искренне старалась для ребенка – тогда она была еще в своем уме и преисполнена любви к маленькой дочурке. Она была нежной матерью, и лишь позже холодность и эгоизм Нестора ожесточили ее.
Аура потянула за ручку окна. Оно со скрипом распахнулось внутрь, с рамы посыпалась соляная корка. В комнату ворвался морской бриз, погладил Ауру по щеке и взъерошил ее черные волосы. Она теперь носила короткую стрижку – по последней лондонской и берлинской моде.
На ней были широкие брюки, свитер и жакет – все черное, как обычно. Послевоенные годы принесли много перемен, но мало что радовало ее так, как свобода, которой теперь пользовались женщины. Аура одевалась в соответствии со своим образом жизни – просто и удобно. Пышные юбки времен ее юности ушли в прошлое.
Комната располагалась в южном торце восточного крыла. Немного высунувшись наружу, Аура увидела слева, у стены замка, окна часовни. Дальше, метрах в ста, из моря поднимался Погребальный остров Инститорисов, один из пяти островков-спутников. Завтра туда отнесут Шарлотту и похоронят в старинном фамильном склепе, как искони заведено у них в семье.
У них в семье. Это звучало фальшиво, и Аура сама в этом виновата. Ведь это она избегает их уже много лет. Она бессмертна, а остальные нет. Аура сама подписалась на то, что ей предстоит проводить в последний путь каждого из них, что она будет стоять двадцатичетырехлетней у гроба своего взрослого сына, племянницы, единственной сестры. Она надеялась, что со временем привыкнет к этой мысли, но с каждым годом ей становилось только хуже.
И Аура все сильнее отдалялась от них, сознавая, что уклоняется не только от смерти родных, но и от участия в их жизни и что когда-нибудь наверняка пожалеет об этом. Но она уже однажды потеряла того, кто был ей дороже всех на свете, – потеряла из-за собственной глупости и эгоизма – и ни за что не хотела бы пережить подобное снова.
Насколько она знала, Джиллиан жив, но в глубине души ей казалось, что он умер. Он один мог бы ее понять – ведь он тоже стал бессмертным. Хотя и против воли.
Десять лет назад она целыми днями лежала на кровати, неподвижно глядя в потолок, и думала обо всем этом. Но это давно прошло. Привычка смягчает самые сильные муки совести. Сегодня ей уже не так жутко вспоминать мгновение, когда она протянула Джиллиану бокал с подмешанным в вино отваром цветка Гильгамеша. Она совершила ошибку и раскаялась в ней. И нашла в себе силы идти дальше.
В конечном счете за этим она приехала и теперь. Чтобы проститься и идти дальше. Чтобы в последний раз побыть с матерью – хотя бы с ее мертвым телом.
Глава 4
Джиллиан в который раз спрашивал себя, не принес ли ему цветок Гильгамеша вечность вместо бессмертия: существование за порогом смерти, которое не прекратится, даже когда тело истлеет и мозг обратится в прах.
Может быть, то, что происходит с ним сейчас, – и есть жизнь после смерти? Или сам момент смерти растянулся до бесконечности, превратившись в черную пустоту?
Его окружала тьма. Ни лучика, ни отблеска, к которому могли бы привыкнуть глаза. Лишь непроницаемый мрак.
Джиллиан не знал, сколько времени находится здесь, не был даже уверен, что все это наяву. Да и была ли теперь разница между явью и сном? Смутные воспоминания о последних мгновениях перед наступлением тьмы ускользали от него, он не мог сказать, прошло ли с тех пор несколько часов, дней или лет. Казалось, тьма расстилалась все шире, уничтожая воспоминания, пожирая все зрительные образы, звуки – саму уверенность в том, что до нее вообще что-то было.
Может быть, у этого состояния нет ни начала, ни конца? Джиллиан того и гляди забудет, кто он. А может, никакого Джиллиана никогда и не было? Что, если он всего лишь бесформенный, бесплотный осколок разума? Мыслящий предмет, который воспринимает лишь настоящее, без всякого «до» и «после».
Но порой, когда он бывал совсем уже готов сдаться, в нем просыпалось что-то похожее на чувство. Более того, на стремление.
Стремление к переменам. К свету.
К своему «я».
И тогда он восставал против безразличия, против безысходности своего положения. Он не хотел больше оставаться пустым местом в пустоте, искал внутри себя образы и звуки, выводящие за пределы мрака. И редко, очень редко в нем просыпалось слабое ощущение своей телесности. Может быть, он не только мыслящее ничто? Не только вопросы, на которые нет ответа? Он смутно помнил, что у него было имя. А также руки, ноги и тело – не мужское и не женское. Он начинал сомневаться. Если у него до сих пор есть тело, значит, есть и возможность вновь овладеть им и вырваться из плена.
Что он в плену – это единственное, в чем он по-прежнему был уверен. Время от времени, в краткие мгновения внезапного просветления, Джиллиан чувствовал твердую поверхность под своим телом. Из множества таких впечатлений, каждое из которых длилось лишь мгновение, у него складывалось представление о себе, мозаика ощущений, рождавшая смутную догадку о его реальном состоянии.
