В конце концов даже Филолог согласился с тем, что они должны отсоединить оракул от дредноута и изолировать машину в пределах ее склепа. Неужели те инопланетяне действительно потомки богов? Стойкость так и не смог поверить в откровения оракула, но все равно боялся их.
Баржа министра вплыла в толпу, сверкая серебряными планширами в вечернем свете Высшего Милосердия. Она миновала многоуровневые круги плавучих продовольственных ларьков, и ноздри Стойкости заполнились ароматами бесчисленных деликатесов, каждый из которых соответствовал уникальным предпочтениям разных видов. Владельцы ларьков и их посетители выкрикивали приветствия, министр махал им и улыбался, стараясь проникнуться праздничным настроением.
Этому способствовали и хорошие новости из системы реликвария. Крейсер джиралханаев, отправленный вице-министром, начал обращать планету в пепел. Некоторым пришельцам с частью артефактов удалось сбежать. Но поскольку оракул хранил молчание, Стойкость считал, что отправить в погоню флоты сангхейли будет нетрудно.
Ему нужно только заявить, что инопланетяне сами уничтожили свою планету, лишь бы не отдавать реликты. Его не волновало, что на самом деле там не было никаких артефактов, как не беспокоило и то, что люминарии всех кораблей Ковенанта будут и дальше ложно идентифицировать чужаков как реликты при каждом контакте. «На самом деле, – подумал он, и на его лице неожиданно появилась искренняя коварная улыбка, – это только облегчит поиск этих нахальных существ и их уничтожение».
Войны ради истребления лучше проводить быстро и решительно; чем меньше времени на обсуждение ударов есть у скотобоя, тем лучше. Но если сопротивление затянется и у кого-нибудь ослабнет воля – кто-либо усомнится в необходимости бойни, – он уже сочинил другую, более изящную уловку.
Некоторые лекголо выжили во время прерванного взлета дредноута, и они сумели истолковать удивительные данные из безумия оракула. Машина заявила, что Ореолы – мифические объекты прорицаний предтеч – существуют. Более того, оракул, казалось, имел представление о местонахождении колец или как минимум догадку, где искать реликты, которые сузят круг поисков Ковенанта.
Стойкости только требовалось сделать предположение, что инопланетяне, которые были готовы уничтожить богатую артефактами планету, сделают то же со священными кольцами, и он знал, что тогда миллиарды ковенантов сокрушат этих «Восстановителей» без малейших колебаний… пока верят.
Министр провел пальцами по голографическим переключателям в подлокотнике, и все до последнего общественные источники света на Высшем Милосердии» потускнели, включая яркий диск на вершине купола. Несколько мгновений собравшаяся толпа (и, несомненно, многие другие члены Ковенанта, наблюдающие за церемонией из отдаленных мест) думала, что случилось нечто ужасное.
Но потом появились семь гигантских голограмм Ореолов, расположившихся вертикально вокруг дредноута. Раздалась музыка – живая мелодия, исполняемая хором прислужников Филолога, которая доносилась из глубин корабля с помощью усилительных устройств, расставленных по всему городу. Стойкость видел в этом грандиозное представление, возымевшее желаемый эффект.
К тому времени, когда баржи иерархов завершили подъем вдоль опор дредноута и три cан’шайуум воссоединились на балюстраде над входом в ангар, толпа не отрывала от них глаз. Когда хор прислужников стих и Стойкость откашлялся, собираясь говорить, показалось, что все существа Ковенанта затаили дыхание в предвкушении его слов.
– Мы втроем преклоняемся перед вашим одобрением – вашей верой в наше назначение.
Стойкость слышал, как его голос эхом разносится между башен, отдается от камней, которые в буквальном смысле были фундаментом Ковенанта. Он поднял руку, указывая по очереди на вице-министра и Филолога:
– Это пророк Скорби, а это пророк Милосердия. – Потом, проведя руками под бородкой: – И я, менее всего достойный из всех нас, пророк Истины.
Три иерарха поклонились на тронах так низко, как могли, не рискуя уронить мантии. В этот момент каждый из голографических Ореолов засветился еще ярче, когда в них появились громадные глифы Восстановления.
Толпа одобрительно взревела.
Перед тем как выпрямиться, пророк Истины на мгновение задумался об ироничности своего заявления. По традиции он мог выбрать любое имя из длинного списка бывших иерархов. Большинство из них были бы вполне лестными. Но он в конечном счете выбрал имя, которое накладывало наибольшую ношу, – имя, которое всегда будет напоминать ему о лжи во благо Ковенанта и об истине, которая должна остаться тайной.
За те часы, что прошли с тех пор, как они покинули Тиару, Дженкинс ни разу не шевельнулся. Ни когда контейнер сошел с лифта и полетел к ожидающему реактивному блоку, ни когда две машины соединились с толчком; навигационный компьютер постарался приспособиться к скорости вращения контейнера. Даже временная тошнота при слишком быстром входе в гиперпространство не прервала безмолвную вахту Дженкинса над Форселлом, лежащим перед ним на полу контейнера.
– Состояние стабильное. – Хили закрыл медицинский саквояж. Медик приложил немало усилий, чтобы с помощью биопены остановить кровотечение в плече Форселла – залатать рану, нанесенную острыми зубами инопланетянина. Но Форселл потерял много крови. – Будет жить, – заключил Хили, чье дыхание вырывалось облачками изо рта в прохладном воздухе контейнера.
Перед входом в гиперпространство капитан-лейтенант Аль-Сигни сочла необходимым поддерживать их энергетическую сигнатуру на минимуме, чтобы инопланетный корабль не смог их обнаружить. Теперь отопительные устройства, подвешенные к потолочным балкам контейнера, работали на полной мощности. Но чтобы нагреть такое огромное пространство, требуется несколько часов.
– Откуда ты знаешь? – Голос Дженкинса звучал тихо и хрипло.
Хили потянулся к стопке сложенных одеял, принялся скручивать шерстяные квадраты и подтыкать их под тело Форселла, чтобы ограничить его подвижность.
– Скажи ему, Джонсон.
Пока медик работал, Эйвери держал Форселла в неподвижном состоянии. Взяв одно из одеял, морпех вытер пятна крови рекрута и биопену с рук.
– Я видел раны и гораздо хуже.
Эйвери говорил мягко, но его ответ не успокоил Дженкинса; рекрут по-прежнему не сводил полных слез глаз с бледного лица Форселла.
– Штаб-сержант, он – все, что у меня осталось.
Эйвери понимал, что чувствует Дженкинс. Это была та же самая бездонная печаль, которую чувствовал он, сидя в холодной квартире тети в ожидании тех, кто придет и заберет ее; ошеломляющее понимание, что ушло все самое дорогое. Капитан Пондер, более половины ополчения и многие тысячи жителей Жатвы погибли. Осознание этих потерь было тяжелым бременем, и единственная причина, по которой Эйвери не чувствовал себя таким же раздавленным, как Дженкинс, состояла в том, что он научился справляться со своими чувствами и скрывать их.
Но теперь он не хотел этого делать.
– Нет. Не все, – сказал Эйвери.
