— Нет, Зинуля. У нас ведь тема — деньги, а про деньги у меня другая история приготовлена, которая к диссидентам особого отношения не имеет. Я вам про свекровь мою расскажу.
История шестая,
рассказанная диссиденткой Галиной, о том, как складывались у нее отношения со свекровью и как она осталась перед ней в неоплатном долгу, получив от нее не так уж много денег
Моего Славика мать родила, когда ей было уже за сорок. Поздний ребенок, так это называется. Говорят, они не все удачные, не знаю, но мой Славик — несомненно удался!
Поженились мы со Славиком в лагере, и во время нашего свидания он мне говорит:
— Галочка, у меня ведь мама в Ленинграде живет. Я ей написал про тебя. Ты бы сходила к ней, познакомилась. Мама совсем больна, из дому почти не выходит.
Дал он мне адрес, а вернувшись из Мордовии, я через день пошла к Анне Николаевне. Так звали его маму. Жила она в конце Садовой улицы, на Покровке. Прихожу, звоню, открывает соседка. Повела она меня по квартире и показала комнату Анны Николаевны. Я постучала и слышу вдруг: «Входи, Галина!» Обомлев, открываю дверь и вижу худенькую старенькую женщину, всю седую. Сидит она в большом потертом кресле, укутанная в серый пуховый платок.
— Проходи, садись. Ну, как съездила? Здоров Славик-то?
— Здоров, все спокойно сейчас у него. А как вы догадались, что это я пришла?
— А ждала я тебя, — просто отвечает она, — Славик-то писал мне про тебя, я и ждала. Что ж это, думаю, невестушка не идет показаться? А тут слышу, шаги незнакомые, и меня женский голос спрашивает, я и догадалась. Ко мне ведь мало кто ходит. Сестра да медсестра, вот и все мои гости.
Попили мы с Анной Николаевной чаю, рассказала я ей про свою поездку, про то, как расписали нас в лагере, про себя и свою семью.
— Как родители-то приняли, что жених у тебя в лагере?
— Да ничего, вроде-бы…
— А ты не торопи. Выйдет Славик, они и полюбят его. Не торопи родителей-то. Им тоже не сладко, что муж у дочки за колючей проволокой. Ведь каждому не объяснишь, а каждый спросит, за кого дочка замуж вышла.
С этой встречи полюбила я Анну Николаевну. Тянуло меня к ней, особенно, если какая неприятность случится. Приду, заварим чай, поговорим о том, о сем, Славика повспоминаем — мне и легче станет.
А дома у меня не очень хорошо все складывалось. Родители начали на меня коситься сразу же, когда я им объявила про жениха в лагере. Когда же узнали, что я ребенка жду, то совсем у нас нехорошо стало. И решила я уйти от родителей. Но куда? У Анны Николаевны совсем крохотная комнатушка, туда даже вторую кровать некуда ставить, Славик на раскладушке спал. Куда ж тут с ребенком подселяться? И решила я комнату снять. Долго искала и наконец нашла, но дорогую, за сорок рублей. Из моих восьмидесяти пяти — накладно. А еще надо на свидания, на посылки откладывать. В общем, стало мне жить туговато. Одно было хорошо: комнату я нашла недалеко от Анны Николаевны, на Фонтанке. Нет-нет, да и прибегу к ней.
Мама меня уговаривала аборт сделать, но об этом не могло быть и речи. А чувствовала я себя очень неважно. Ребенок во мне рос, а я питалась хуже, чем до беременности. Не получалось у меня с деньгами. У родителей не брала, хоть и предлагали — обиделась. И стала какая-то пришибленная, рассеянная. При такой-то бедности еще и деньги теряла. Дома положу куда-нибудь, а потом найти не могу. Пожаловалась как-то Анне Николаевне на эту свою новую беду. А та велит кошелек завести: «Ты все в сумке держишь да в кармане, вот они, деньги-то, и не знают своего постоянного места».
И вот стала я замечать, что часто нахожу деньги в кармане пальто под рукавичкой или в сумке, на самом дне, и свернуты они как-то не по-моему, не вдвое, как я обычно делаю, а вчетверо. Я и это сваливаю на свою рассеянность.
Но трешки и пятерки эти меня здорово выручают. Только тревожусь я при этом, что терять деньги, а потом находить их в неожиданном месте стало у меня уже привычкой. Уж за свою психику стала беспокоиться — ребенка ведь жду!
И вот как-то, когда была я уже на шестом месяце, прихожу я к Анне Николаевне, а она совсем больная, не встает уже. Дождалась я врача, а после, когда врач осмотрела, послушала Анну Николаевну, я вышла за ней в коридор и спрашиваю:
— Доктор, как мама? Это очень серьезно?
— Ну, что я вам скажу? Нового сердца мы ей не поставим, а старое сносилось. Тут уж ничего не поделаешь, надо вам приготовиться к худшему. Год в лучшем случае еще поддержим лекарствами, а там…
— Может быть, в больницу?
— Попробуйте устроить человека в таком возрасте, пенсионерку, в больницу! Разве что по очень большому блату. Или скорая привезет, когда уж совсем плохо будет. А так… Нет, и не пытайтесь!
Как представила я себе, что Анна Николаевна Славика не дождется, так и заплакала, не удержалась. Но тут же задавила в себе слезы, чтобы она по виду моему не догадалась, что я от врача услышала.
Возвращаюсь в комнату, а свекровь моя мне и говорит:
— Ты не горюй обо мне, Галочка. Я теперь спокойно умру, ведь знаю, что Славик не один. Мне бы вот только внука увидеть… И сейчас не хнычь, а сходи-ка лучше для меня в магазин. Вон там сумка моя стоит, а в ней кошелек.
Взяла я сумку, выслушала, что купить надо, и пошла. Взяла в гастрономе молока и сыру, а как раскрыла у кассы кошелек, чтобы расплатиться, так и застыла, слова сказать не могу. Лежат в мамином кошельке деньги, и все бумажки свернуты вчетверо, как те мои «найденные» трешки да пятерки. А получала наша мама пенсии сорок пять рублей. Вот и считайте, от какого пирога она мне крохи отщипывала.
Иду я потом в булочную за хлебом, а у самой слезы кап да кап. И мечтаю, как ребенок, что случится чудо: мама поправится, а потом вернется Славик. Будем мы оба работать и купим маме теплую и легкую шубку, самые теплые зимние сапожки. А то она всю зиму не выходила, потому что тяжело ей было носить свое суконное зимнее пальто на вате. Этими мечтами я и утешилась.
Умерла мама совсем недавно, когда я только-только в декретный отпуск пошла. Так и не купили мы ей шубку. И даже «мамой» я ее ни разу не успела назвать — все стеснялась, про себя только так звала. И сейчас зову.
Деньги она оставила в конвертике, на котором написала «Галине»: все, что оставалось у нее от пенсии, все, что накопила она к концу жизни — двадцать рублей восемьдесят копеек. И ведь пришлось мне их потратить на похороны. Только одну ее пятерку я оставила и не хочу тратить, как бы туго ни пришлось. Нет, не из тех, что она оставила, совсем другую пятерку. Уже перед самыми родами я разбирала летние вещи и нашла ее в кармане курточки: это мама еще летом мне подсунула. Славик выйдет, ему и отдам.
История Галиной свекрови всех растрогала, и женщины утешали саму Галю как могли, потому что она закончила свой рассказ уже в слезах.
А когда Галина успокоилась, начала рассказывать Ольга.
