– Сколько? Сколько ты хочешь?!
– Все.
– Бери. Все! Только принеси мне текст!
Ну, вот все и прояснилось. Приоритетным является запертый в компьютере роман. Если бы гость начал торговаться или нести какую-то чушь об абсолютной невозможности связаться с братом, не исключено, что я бы прекратила всяческие разговоры на эту тему. Но Кирилл так обрадовался возможности вернуть свой текст, что я невольно растрогалась и вернула вежливое обращение:
– Кирилл, вам повезло. Вы наткнулись на альтруистку. Я способна работать за идею.
– То есть… вы согласны?! – не остался гость в долгу. – Вы сходите за компьютером?!
– Куда ж от вас деться, – вздохнула я. – Только сначала спрошу – вы верующий человек?
– Да. А что?
– Крестик носите?
Разжалованный МММ расстегнул рубашку и вытянул наружу оловянный крестик на черном шнурке.
Трогательно. Шнурок и старенький, потертый крестик умилили почти до слез. Красавец в кашемировом пальто, с золотой заколкой на галстуке и запонках в четыре моих зарплаты – и вдруг оловянный крестик. Бывает же такое не в кино.
– Вы сможете поклясться на кресте, что после означенного срока придете с повинной?
– Могу.
Он был готов на все, а я хотела спать спокойно и говорить своим детям с чистой совестью: ваша мама, детки, не совершила в жизни ни одного бесчестного поступка. Может быть, на первый взгляд ситуация и отдавала фарсом, но у меня и без сокрытия беглых преступников полный набор интеллигентских комплексов, главным из которых является неизживный комплекс вины. Если Кирилл Туполев через четыре месяца не придет в прокуратуру, это останется на его совести. Я не хочу ворочаться в бессонной постели, собирая в кучу грехи и размышляя: а правильно ли я поступила тогда-то и тогда-то, а нельзя ли было поступить иначе? Я бы предпочла спать спокойно, и клятва Кирилла нужна мне как таблетка снотворного. Что произойдет дальше, один Бог ведает, но я сделала все возможное. Не отказала в утешении грешнику, дала приют гонимому и вообще была на высоте.
– Клянитесь.
– Софья, я обещаю вам, что через четыре месяца или раньше, как только закончу дела связанные с изданием рукописи, я сам приду в милицию. – Он перекрестился и поцеловал крестик.
Пафоса не чувствовали ни он, ни я. Мы были абсолютно серьезны. В этом было что-то из детства – каждый, кто хоть раз строил с приятелем «домик» из диванных подушек и одеяла, вспомнит, как звучат самые невероятные рассказы и признания в темноте и тесноте, когда голова приближена к голове, когда можно признаться во всем до самого конца, не опасаясь устыдиться пылающих щек или слезы, пущенной в ответ. Мы сидели среди ящиков, как в детском «домике», нас окружала тишина, и темнота скрывала наши лица.
– Ну? Теперь вы сходите за ноутбуком?
– Да. Но завтра.
– Почему?
Положа руку на сердце, я могла б ответить – утро вечера мудренее, – но озвучила совсем другую, практичную мысль:
– Ночью не присылают медсестру из лечебницы.
– Ух, ты черт! – Туполев треснул себя по лбу. – Действительно не присылают. Отлично соображаете, Софья. И почему вы с такой головой пивом торгуете? Вам бы заводом руководить…
– Спасибо. – Отношения двух детей под одеялом – комплименты и признания – находились в развитии. – Кто-то из нас должен был сохранить трезвость мысли.
– Кстати о трезвости, – вспомнил Кирилл и дотянулся до бутылки с водкой. – Предлагаю выпить на брудершафт. Не то мы как-то путаемся…
– Я на работе, – отказалась я. – Но могу чокнуться минералкой.
Наливая себе в пластмассовый стаканчик, Туполев бормотал:
– Надо же как мне повезло вас встретить… – Сомнительное, на мой взгляд везение. Лучше бы он ехал сейчас в Москву, а не устраивал проверок собственной жене. – Вы и козу доить умеете… А если, – он поднял стаканчик на уровень глаз и посмотрел через него на меня, – я предложу вам уехать вместе со мной?
– Предложите. – Я протянула руку со стаканчиком минеральной воды.
– Сначала брудершафт.
Мы переплели руки, неловко выпили и еще более неловко встретились губами на секунду.
– Ты сможешь уехать со мной?
– Куда?
– Не важно, куда-нибудь.
– Вы будете…
– Стоп. Мы уже на «ты».
– У меня водка была понарошку, – улыбнулась я.
– Не играет роли. Пили на брудершафт. Так что там с твоим вопросом?
– Я представила, как буду доить козу, пока ты пишешь свой роман. Забавно. Идиллическая картинка – отпуск на четыре месяца.
– Да, – погрустнел он, – всего лишь…
– Только не предлагай мне ждать тебя из заключения!
– Как ты догадалась?
– Мы три часа дышим одним воздухом и впитываем мысли.
– Быстро. Мысли Беллы я не научился впитывать и за пять лет. А жаль.
– Я буду тебе писать. Одно письмо в месяц.
– Обещаешь?
– Клянусь.
Он привстал с ящика и потянулся ко мне.
Пожалуй, это чересчур, решила я и ушла в сторону. Не удержав равновесия, он вытянулся вдоль прилавка и уткнулся головой в коробки с «Волшебной фантазией».
– Черт! – Одна из коробок слетела на пол, Кирилл собрался нагнуться, но не успел. Бросил взгляд на свой дом и замер: – Софья, там свет.
– Где?
– В моем окне. В гостиной.
Я проскользнула под его рукой, посмотрела на окна дома из красного кирпича. В одиннадцать вечера многие из них еще не погасли, в том числе и знакомые окна гостиной Туполевых были хорошо освещены.
– Странно, – пробормотал Кирилл. – Милиция давно уехала. Кто там бродит? – В его голосе послышалось прежнее волнение.
– Я думаю, это ваша горничная. Ее вызвали и она наводит в квартире порядок.
– Софья, выходи за меня замуж. Ты самая умная женщина, после учительницы алгебры! Но ей восемьдесят четыре года. Выйдешь?
– Обязательно. Только сначала отсиди.
Каждому заключенному нужна жена хотя бы по переписке. Тогда сидение обретает конечную цель и благородную направленность. Нельзя отказывать в милости падшим, убогим и больным. Меня всегда умиляла сцена из «Женитьбы Бальзаминова», когда две чистые бабки с банными тазами пихали бублики в руки, протянутые сквозь решетки. У матушки Сережи Бальзаминова была специально припасена связка свежих бубликов – да не оскудеет рука дающего.
Кирилл с трудом выпрямился и потер поясницу.
– Полцарства за постель.
– Спина болит?
– Ноет, – признался он и пошутил: – Никогда не сидел столько в скрюченной позе на пивном ящике.
