С тихим шелестом бумаги разлетелись по коридору, и мы с Кириллом, стукаясь лбами, принялись собирать их с пола. Молча, трудолюбиво и споро.
В комнате Гарика зажегся свет, луч из замочной скважины снайперским прицелом уперся мне в переносицу, через секунду на пороге своей комнаты нарисовался заспанный Лопата.
– Чо тут, блин… – начал и заткнулся. Даже в перепачканном глиной костюме вылитый Пирс Броснан смотрелся на полу коридора нашей коммуналки, как заблудившийся путешественник с летающей тарелки. Увидеть такого солидного мужика, на карачках собирающего старые газеты, Лопата ожидал меньше, чем, например, застукать губернатора за похищением пустой пивной тары у собственной двери.
Устыдившись мятых сатиновых трусов и драной майки, Лопата захлопнул дверь, – молча, чего я никак не ожидала, – и появился уже в трениках, когда вылитый Пирс Броснан скрылся в удобствах.
– Ну, ты даешь, Сонька! – восхитился Гарик. – Это кто? Твой бывший?
– Отстань, Гарик. Иди спать.
Гарик отправился на кухню покурить в форточку.
Первое время, когда я только поселилась у троцкистов, Гарик настойчиво пытался за мной ухаживать. Ловил в коридоре, строил куры и соблазнял портвейном. Тихая, как мышь, и чем-то сильно расстроенная студентка-заочница казалась ему легкой добычей. Лисью мордочку Лопаты знали во всех окрестных пивных, и некоторый авторитет, проистекающий из намеков Гарика на связи в криминальном мире, был у него несомненно. Шпана обходила Лопату стороной, участковый недовольно (но без брезгливости) морщился и жалел, что привлечь шустрилу не удается.
Гарик был хитер, а не умен, примитивно обаятелен и показательно расхлябан. Постоянного места работы Лопатин не имел, по слухам собирал мелкую дань с мелких торговцев у привокзальной площади и в меру пил. Иногда он мог достать из кармана толстенькую пачку денег, иногда выгребал из комнаты пустые бутылки и бегал в пункт приема стеклотары.
Я его хвастливые разговоры о «крышевании» всерьез не принимала, так как еще по временам короткого замужества знала, что такое настоящая криминальная крыша. Через полчаса после того, как на фирму бывшего мужа наехала бригада залетных гастролеров, в офис прибыли ребятки, рядом с которыми Лопата смотрелся, как таракан подле ротвейлеров.
Слякоть, одним словом. Но наступать не рекомендую. После не отмоешься.
За дверью туалета шумно изверглась вода из бачка, и Кирилл беззвучно проскользнул в дверь ванной комнаты.
– Мое полотенце голубое с зайцами, – шепнула я вслед.
Туполев запер дверь на щеколду и включил воду.
Лисья физиономия Лопаты высунулась из кухни.
– Сонь, ты это… выпить есть?
– Нет. Отстань. – Я стояла у двери в ванную и охраняла гостя от навязчивого шустрилы.
– Да ладно тебе, не жмись. Наверно с собой принесли… – он скуксился. – А если нет, так я сбегаю. А?
Пустые бутылки на сундуке у двери Гарика явственно говорили о его финансовом кризисе. Мутные страдающие глазки говорили об этом еще явственней, а неопохмеленный и разбуженный потомственный троцкист способен на всевозможные изобретательные гадости. Каким-то невероятным, скорее всего, природным чутьем Лопата угадал в госте потенциального кредитора, и я принялась в беспокойстве обшаривать карманы джинсов в поисках денег. Но деньги я в основном хранила в кошельке, оставленном в комнате, куда я сбегать не решалась. Пока я мухой сгоняю до кошелька и обратно, Лопатин вцепиться в Туполева и выпотрошит того беззастенчиво и без остатка. Например, чтобы могилку матери поправить, купить сестре протез ноги или себе произвести лоботомию.
– У тебя деньги есть? – спросила я вышедшего из ванной Туполева с мокрыми, зачесанными назад волосами.
– Есть. А что?
– Дай полтинник. Этому хмырю на портвейн.
Кирилл прошел в комнату, вынул из кармана пальто бумажник и выудил оттуда сотню.
– По пятьдесят нет, – оправдался. – Только сотни и пятисотрублевые.
– Давай сотню, – вздохнула я. – Так даже лучше. Сбегает один раз и больше приставать не будет. Надеюсь, проспит до завтрашнего обеда.
Я взяла купюру, вышла в коридор и совершила, не знаю какую по счету глупость за этот вечер – отдала деньги троцкисту и строго-настрого попросила нас больше не беспокоить.
– Чо я, дурак что ли? Не понимаю? – осклабился Гарик и как был в растянутых трениках и рубашке навыпуск, метнулся к порогу квартиры.
Матраса для ночевки неожиданных гостей у меня не было. Когда приезжала мама или кто-нибудь из девчонок оставался, мы раскладывали софу и спали вместе. Туполев помог мне разложить на полу подушки из спинки дивана, я укрыла их двойным слоем из чистых полотенец и махровой простыни и приспособила в изголовье две крошечные думочки и одну нормальную подушку. Шикарный пушистый плед из прошлой жизни (подарок свекрови на Восьмое марта) довершил картину: симпатично получилось, главное, чтобы диванные подушки ночью по полу не разъехались. И выключила свет.
Кирилл лежал на спине и смотрел в высокий потолок комнаты-пенала. Сквозь тонкий тюль проникал свет фонаря над грузовой площадкой магазина. Совсем скоро туда начнут подъезжать грузовики с молоком и свежим хлебом – «колабановский» магазин славился на всю округу ежеутренними горячими батонами и булками.
– Поговори со мной, – попросил Кирилл и повернулся на бок лицом ко мне.
– О чем?
– Все равно. Я так устал думать, что не могу уснуть.
– Хорошо. Что тебе рассказать?
– Какое у тебя было детство?
– До четырнадцати лет нормальное. С днями рождения и новогодними елками.
– А потом?
– Потом родители разошлись, и я начала бунтовать.
– Как? – он немного привстал, согнул руку в локте и положил голову на ладонь.
– Наверное, как все. Связалась с компанией, к счастью не плохой, а только бесшабашной. Даже закурить пыталась…
– Не выпороли?
– Не-а. Испугались. Боялись потерять контакт окончательно. У меня умные родители.
– Ну и?
– Ну и все. Покурила, побунтовала и успокоилась. Выросла, наверно.
– А я всегда был пай-мальчиком, – грустно поведал Кирилл. – В отутюженных костюмчиках и начищенных ботинках. Мама хотела, чтобы после Назара родилась девочка, а получился я. Она даже шила со мной платья для кукол.
– Иди ты! – удивилась я.
– Точно, точно, – Кирилл немного оживился и почти что сел. – Назару покупали железную дорогу и самосвалы, а мне плюшевых медведей и зайцев. Если б не отец, мама вообще мне бантики подвязывала бы…
– Ну, это уж слишком, – буркнула я.
– Слишком, – согласился Кирилл. – Назар с самого детства был как-то сам по себе. Нелюдимый, оторванный. А я всегда с мамой, всегда стихи на детских утренниках. Дед Мороз, Снегурочка и я… представь – белая шапочка с длинными ушками, на белых шортиках сзади комочек из ваты… умора.
