Остаются коммуналка, лестница, чердак. Без вариантов.
Придется рисковать.
Так, стоп. А почему, собственно, рисковать? Кто имеет право в любое время суток бродить по чердаку? Ответ – жилец, поздно вернувшийся домой в испачканной одежде, постиравшей ее на скорую руку и выбежавший на чердак развесить бельишко. Я вернулась поздно, постирать, погреметь тазами вполне могу, прогуляться на чердак тем более.
Нет. Не могу, осадила себя. Я полная, абсолютна идиотка – на чердаке придется включать свете, а это увидит любой наблюдатель с улицы. Для него свет ночью на чердаке ни одни постирушки не оправдают.
Я стиснула зубы, подняла голову вверх и беззвучно, внутри себя завыла. Боже, ну почему, я такая предусмотрительная?! Наивная девица давно бы сбегала на чердак с тазом, привязала веревку к скобе и спустила компьютер в трубу. Дурачкам везет, глядишь, финт бы и удался.
А я? Сижу, анализирую, программирую и тут же нахожу огрехи. Да-а-а, боженька равно раздает подарки – кому-то сообразительность, кому-то везение. Если я уродилась с нормальной соображалкой, значит мое везение у кого-то другого.
Ноутбук я засунула под огромный, тяжеленный сундук Марии Германовны. Сундук стоял на крошечных ножках, под ним лежали какие-то плакаты, в них я компьютер и завернула. Моя дорогая актриса меньше всего подходила на роль добровольного помощника органов, с полунамека переворачивающего сундуки барахлом наружу. Заставить Марию Германовну трясти барахло может только письменное распоряжение прокурора. Она у нас в отношении органов дама решительная и ядовитая.
После нахождения временного схрона для оргтехники, я замочила в тазу футболку и джинсы и намеренно оставила таз в ванне. Утром кто-нибудь из троцкистов обязательно грохнет кулаком в мою дверь и разразится тирадой: «Сонька, убирай шмотье из ванной!! Людям помыться негде!» Надеюсь, первыми на помывку отправятся не Кунцевичи. Елена Аркадьевна и Семен Львович молча переставят таз под ванну и грохотать кулаками не станут. А мне нужен маленький демонстративный скандалец – Сонька ванну заняла, нехай встает ни свет ни заря, белье стирает и на чердак несет.
Заварив себе еще раз крепчайший чай, я примостилась в углу дивана и начала считать минуты. Отвлекала себя движением часовой стрелки, старалась не думать, не копаться в ощущениях, не анализировать (баба яга меня побери, за эту привычку!) и не вгонять себя в черную, смертельную тоску. То, что я придумала, размышляя о тайнике для компьютера, требовало либо полного сосредоточения, либо бездумных, автоматических действий бессердечного механизма. На концентрацию душевных и физических возможностей, у меня уже сил не хватит, так что остается одно – превратиться в равнодушного железного робота. И на эту метаморфозу я вынужденно оставила себе три часа.
Слов нет, я предпочла бы не томиться ожиданием, а зомбировать сознание глотком водки и кратким приказом: вперед, без раздумий, к делу. Но для выполнения задуманного я выбрала четыре часа утра – время, когда у человека самый крепкий сон, когда последние прохожие уже вернулись домой, а первые еще не спешат на работу. Когда темно хоть глаз коли, когда все тихо.
Я смотрела, как лениво перескакивает с деления на деление минутная стрелка, заставляла себя погрузиться в бездумное течение времени и ни на чем не останавливаться. Получалось плохо. Мысли вползали в голову даже через ноздри. Мне казалось, что в комнате уже пахнет тлением, что я сама пропахла, провоняла ужасом, а пальцы сохранили запах мертвого тела. Словно бы я сама уже скончалась.
Только не думать! Только не думать о Кирилле Туполеве! Его нет. Он ушел. Улетел на Небеса и ему там светло и тихо.
А где прежняя Софья Иванова? Где идейная моралистка с возвышенными, казалось бы, принципами? Что от нее осталось начиная с момента, когда она поддалась на уговоры красивого, но теперь мертвого мужчины?
На первый взгляд ничего предосудительного в том, что бы сходить в дом человека и принести его вещь, не было. Игра в казаки-разбойники на стороне Кирилла Туполева, не больше. Но чем все это обернулось?
Кровавым ужасом.
Правильно говорит пословица: «Не делай людям добра, не получишь зла».
А как тогда жить? Оставаться в яичной скорлупе палатки-субмарины? В одиночестве засохнуть, как цветок в гербарии?
И еще один вопрос я постоянно себе задавала: «Скажи-ка Софья, зная все наперед, ты бы открыла дверь Кириллу?»
Не знаю. Главный упрек, который я могла бы себе предъявить, состоял в том, что я недооценила опасность, угрожавшую сбежавшему мужу. Невнимание к его словам. Сто раз я мысленно треснула себя по лбу: дура стоеросовая, сидела нога на ногу, любовалась собой и читала нотации о разнице в мерах ответственности за убийство и торговлю некондиционным товаром. Целую идейную базу под простроченное пиво подвела, идиотка!
И потом не лучше. Когда бедняга рассказал о несчастливом династическом браке, шкаф открыла и давай мехами трясти. Смотрите, господин Туполев, какие честный женщины бывают. Вот она я. Дура фиолетовая. За мужиком охота шла, а я моралите забавлялась. Никогда себе этого не прощу!
В половине четвертого ночи я подошла к шторам, опасливо, сквозь щелку оглядела окрестности. Темно, неуютно, сыро, по карнизу легонько барабанит дождь. Первый раз с начала весны, на улице обозначился плюс.
Положив живот на широкий подоконник, я прижалась лбом к стеклу и посмотрела вниз. Не более чем в метре от оконного карниза начинался скат высокого сугроба. Обустраивая свой дом, купец Колабанов выстроил его и хозяйственные пристройки в форме буквы «П» – в верхней перекладине располагался непосредственно дом и магазин, две ножки принимали на себя складские обязательства. Два длинных, как грузовые вагоны помещения, втыкались в дом под окнами Марии Германовны и Гарика Лопатина, я и Мишаня Коновалов жили между ними, но под моим окном за зиму собирался огромный, под крышу склада, сугроб. Дворник всю зиму сгребал снег в угол, соседские мальчишки любили сигать с крыши склада в рыхлый сугроб, но дирекция магазина бдительно следила за ребятней, и грузчики постоянно прогоняли мальчишек, опасаясь за ветхую, местами дырявую крышу.
Весной дворник вырубал из сугроба огромные куски, разбрасывал снег по асфальтированной площадке хозяйственного двора, и грузовики быстро разбивали и плющили колесами пласты слежавшегося снега. Он таял под первыми уверенными лучами солнца и утекал водой сквозь решетки канализационных люков.
В этом году весна запоздала, подтаявший, почерневший и основательно осевший сугроб еще не пробовал на себе дворницкой лопаты. Стена сарая-вагона закрывала его от дневного солнца, сугроб лениво таял и оседал вниз, но был все еще достаточно, почти под мое окно, высок и невероятно плотен.
Я отпрянула от окна, взялась за кончик пледа, укрывшего Кирилла, и поняла, что не могу. Мне не хватает храбрости! И даже уговаривать себя бесполезно.
Отвернувшись от мертвого тела, я открыла дверцу холодильника, достала недопитую бутылку «Путинки» и перелила водку в стакан. Набралось две трети. Много. Для меня слишком много, но только хмельная отчаянная храбрость способна заставить меня действовать.
