– Кто будет ухаживать за ней после операции? – спросил председатель.
– У нее прекрасная семья, – ответила я. – Ее муж будет работать по вечерам, а днем находиться с ней. Дочери будут по очереди ухаживать за ней вечерами.
– Она довольно пожилая, – заметил коллега, сидящий напротив меня. – У этой женщины эпилепсия была почти всю жизнь. Стоит ли нам проводить рискованную операцию, если она может нормально прожить без нее? Ей шестьдесят.
– А это имеет значение? – спросила я.
Обе височные доли важны для памяти, но каждая выполняет свою функцию: правая отвечает за зрительную память, а левая – за вербальную.
Это беспокоило меня с самого начала. Чем чаще у человека случаются припадки, тем выше риск, что у него возникнут проблемы с памятью. У него также могут начаться приступы, исходящие из любых других областей мозга. Мы стараемся направлять подходящих людей на операцию как можно раньше, чтобы защитить мозг от последствий электрических разрядов. Кроме того, Майя прожила с эпилепсией всю взрослую жизнь, и я боялась, что операция навредит качеству ее жизни.
– Раньше возраст пятьдесят лет был предельным, но сегодня мы этим не руководствуемся, – сказал председатель. – Результаты операции у людей старшего возраста не хуже.
– Что вы думаете? – обратилась я за поддержкой к нейропсихологу. Обсуждали предмет моего беспокойства, и мне было не по себе.
– Думаю, она рискует потерять очень немного воспоминаний. Кроме того, статистика в ее пользу. Я считаю, ей нужно пойти на это, – сказала нейропсихолог.
– Я просто играю роль адвоката дьявола, – произнес коллега напротив и засмеялся.
– Вам тоже почти шестьдесят, не так ли? – обратился к нему председатель, и мы все рассмеялись. – Вы бы решились на операцию?
– Хоть завтра! – ответил он.
– Все согласны? – спросила я. – Я могу рассказать ей о статистике?
– Вероятность прекращения припадков или значительного улучшения состояния пациентки составляет 70 %, – сказал председатель, и все присутствующие закивали головой. Даже когда все указывает на хороший исход, наука неидеальна. Тридцать процентов оставлены на то, что, несмотря на все тесты, мы ошиблись. Припадки все равно могли начать зарождаться в других областях мозга.
Я встретилась с Майей и все ей пересказала: если она решится на операцию, то с вероятностью 70 % избавится от приступов. Она радостно улыбнулась, когда это услышала.
– Люди умирают во время операций… – сказал ее муж.
Старшая дочь Майи тоже присутствовала на этот раз. Она ничего не говорила, но выглядела взволнованной.
– Разумеется, это серьезная операция. Существует определенный риск. Есть однопроцентная вероятность того, что во время нее произойдет опасное для жизни или здоровья осложнение.
Я говорила неуверенно. Мне было известно о риске. Ни у одного пациента, которого я направляла на операцию, еще не было настолько серьезных осложнений, однако некоторым не становилось лучше или они сталкивались с послеоперационными психиатрическими осложнениями. Никто из них не умер и не имел опасных для жизни последствий. Однако я не могла не думать о том, что каждый последующий пациент, которого я направляю на операцию, рискует стать частью печальной статистики. Рано или поздно это бы произошло.
– Один процент – это не так страшно, – сказала Майя.
– Да, очень серьезные осложнения маловероятны, но менее серьезные – довольно распространены. Тесты на память свидетельствуют в вашу пользу, но, несмотря на это, ваша память может ухудшиться.
– У меня и так очень плохая память, – сказала мне Майя. – Я все время пишу себе напоминания.
Ее муж нервно встряхнул головой.
– Вы хотите пойти дальше? – спросила я.
– Как мне следует поступить? – спросила в ответ Майя.
– Что ж, думаю, если мы ничего не сделаем, то все останется по-старому. Что вы чувствуете при мысли об этом? Считаете ли вы, что риск оправдан?
– А вы можете принять решение за меня?
Я не хотела решать за нее.
– Думаю, я могу лишь сказать, как поступила бы на вашем месте. Я бы сделала операцию. Семидесятипроцентная вероятность выздоровления – это хорошо. Однако риск реален, и его нельзя игнорировать, – произнесла я, смотря на Майю. Я избегала взгляда ее мужа. Я чувствовала, что он бы хотел, чтобы мой совет был другим.
– Как скоро мне сделают операцию?
– Я начну все для нее готовить. Но пожалуйста, продолжайте ее обдумывать. Если вы измените свое решение, дайте знать.
Майя встретилась с хирургом во второй раз. Они опять обсудили риск, и он описал ей процесс хирургического вмешательства. Через три месяца она поступила в больницу на операцию.
* * *
Некоторые черепа возрастом 7000 лет имеют следы примитивных операций. Обычно это были трепанации – операции, в ходе которых в черепе просверливались отверстия. Эти повреждения содержат следы заживления. Это значит, что пациент остался в живых после процедуры. Тем не менее узнать цель этих операций невозможно.
Первая успешная резекционная операция для лечения эпилепсии была проведена 25 мая 1886 года в Лондоне. Под руководством Джона Хьюлингса Джексона хирург Виктор Хорсли прооперировал мужчину с посттравматической эпилепсией. Он удалил видимый рубец, и пациент излечился от своего недуга.
Операция Майи была усовершенствованной версией того хирургического вмешательства, и использованные стратегии были во многом похожи. Разница лишь в том, что современная неврология опирается на томографию мозга, которая позволяет нам быть гораздо точнее. Сегодня хирурги применяют изысканные техники локализации припадков, чтобы удалять и те части мозга, где повреждения не видны невооруженным глазом. Хотя технологии сделали процедуру более точной, ее нельзя назвать идеальной, и она работает только иногда.
Первая успешная резекционная операция для лечения эпилепсии была проведена в 1886 году в Лондоне.
Помню, я читала, что нам больше известно о поверхности Луны, чем о Мировом океане, 95 % которого не исследовано. Что таят в себе его глубины? Мы не знаем. Возможно, они полны жизни, а возможно, нет. Когда я задумываюсь о нейробиологии, то понимаю, что технологии создают иллюзию доступности тайн мозга. Число загадок все еще очень велико. Мозг полон неизведанных глубин. Если хирург удаляет части мозга пациента и это не влечет за собой никаких последствий, то мы задаемся вопросом, для чего вообще эти части были нужны.
Хирург удалил часть мозга Майи, и мы встретились с ней шесть месяцев спустя.
– Припадков нет! – Майя скрестила пальцы и засмеялась.
Технологии создают иллюзию доступности тайн мозга. Число загадок все еще очень велико. Мозг полон неизведанных глубин.
