Во многом это была хорошая новость. Теперь мы знали, почему лекарства не помогают. Новый диагноз открывал путь вперед. Тем не менее я не была уверена, что Шерон воспримет это в таком ключе.
– Этого не может быть, – сказал ее отец. – До этого нам несколько человек говорили, что ее ЭЭГ ненормальна. У Шерон киста в мозге.
Сегодня врачебный опыт, а также умение собирать и изучать историю болезни, как никогда, важны для постановки неврологического диагноза. Очень малому количеству людей известно об опасностях, которые таят в себе новые технологии. Они думают, что обследование – это всегда хорошо. В настоящее время МРТ назначают всем подряд, но лишь немногие понимают, как сильно она способна ввести в заблуждение. МРТ показывает мозг в мельчайших деталях, что раньше было немыслимо. На снимках видны все крошечные недостатки: кисты, атипичные кровеносные сосуды, доброкачественные образования неизвестного происхождения. Люди спокойно могут жить с ними, даже не подозревая об их существовании. Результаты томографии могут быть интерпретированы по-разному в зависимости от опыта врача. Кроме того, большую роль играет информация, предоставленная тем, кто направил пациента на МРТ. Радиолог может умолчать о патологии, если она не серьезная и никак не объясняет симптомы пациента. Поэтому ему требуется полная история болезни пациента. Часто же вся доступная информация представляет собой запись «Припадок?» в карте. Как только снимок томографа получен, врач должен начать наблюдать за пациентом, чтобы расшифровать результаты в клиническом контексте. Многое теряется при переводе. На томограмме Шерон была киста. Как правило, эти доброкачественные образования, заметные на снимках, не играют никакой роли. Однако напуганной молодой женщине, потерявшей сознание в вагоне метро, забыть о кисте было сложно.
Вероятность сделать ошибки и поставить неверный диагноз при расшифровке ЭЭГ еще больше. Сердечные ритмы похожи у здоровых людей, однако с мозговыми волнами дело обстоит иначе. Подобно нашей внешности у ЭЭГ здоровых людей есть общие элементы, но они сильно разнятся от индивида к индивиду. Не каждое отличие – это патология. Кроме того, мозговые волны зависят от состояния человека. Если он хочет спать, то они будут медленными. Однако врач, который составляет отчет по результатам ЭЭГ, не видел пациента лично и не может знать, что тот хотел спать. Небольшое отклонение от нормы не представляет собой диагностической ценности для эпилепсии. Это лишь индивидуальная особенность. Врач, который интерпретировал результаты ЭЭГ Шерон, никогда не видел ее и не знал ее историю в подробностях. А невролог, получивший отчет, не видел самих мозговых волн.
Врачей учат искать заболевания. Они боятся упустить болезнь, так как это будет сопровождаться угрызениями совести. Первый врач боялся упустить эпилепсию. Гораздо меньше страхов окружает упущенные психические заболевания. О психических проблемах как об источнике физических симптомов не принято говорить с пациентами до тех пор, пока вероятность любых других заболеваний не будет сведена к нулю. Пока каждый метод лечения не будет опробован и не докажет свою неэффективность. В случае Шерон на это потребовалось пять лет и шесть противоэпилептических препаратов.
Я объяснила результаты ЭЭГ Шерон и ее семье. Я видела, что они пытаются переварить сказанное мной. Для них новость была неожиданной, и они не знали, о чем спросить.
– Но противоэпилептические препараты помогали, – сказала ее мать.
– Боюсь, это бывает в случае с диссоциативными конвульсиями. Шерон так сильно хотела выздороветь, что каждый раз, когда она принимала лекарства, они ненадолго действовали. Препараты помогали, потому что она хотела этого и верила, что это произойдет. Но, так как у нее нет эпилепсии, их действие было кратковременным.
Это был эффект плацебо.
– Она дважды попадала в отделение интенсивной терапии! – сказал ее отец.
Сами по себе диссоциативные конвульсии неопасны: они могут длиться несколько часов, и это никак вам не навредит. Опасной может быть реакция на них.
Люди с диссоциативными конвульсиями в два раза чаще оказываются в реанимации, чем эпилептики. На это есть простая причина. Диссоциативные конвульсии длятся гораздо дольше эпилептических припадков. Они могут продолжаться часами. Большинство эпилептических приступов заканчиваются до того, как пациента успевают довезти до больницы.
– Я полагаю, врачи отделения первой помощи предположили, что припадки могут быть эпилептическими, и направили Шерон в отделение интенсивной терапии ради ее безопасности. Они не знали, что диагноз неверный, и поступали так, как считали правильным.
Сами по себе диссоциативные конвульсии неопасны. Они разрушают жизни, но не убивают людей. Человек может несколько часов биться в диссоциативных конвульсиях, и это никак ему не навредит. Опасной может быть реакция на эти конвульсии. В больнице таким людям вводят наркоз и подключают их к аппарату ИВЛ, что повышает риск подхватить инфекцию или умереть от тромба. У них также может проявиться непереносимость к препаратам. Шерон повезло покинуть отделение интенсивной терапии без осложнений в результате медицинского вмешательства.
У нас с Шерон и ее семьей состоялся долгий разговор, во время которого я постаралась развеять предубеждения, которые обычно сопровождают психосоматические диагнозы. Я напомнила им о том, что, когда у нас руки трясутся от страха или сердцебиение учащается от радости, мы тоже не можем это контролировать.
– Вы говорите, что все в порядке и что она делает это намеренно? – спросила ее мать.
– Нет, все наоборот. Я говорю, что у Шерон припадки, но не эпилептические. Представьте, что у вас в конце рабочего дня разболелась голова. Стали бы вы винить себя в этом? Сказали бы вы, что боль надумана? Физические симптомы, причина которых в психических проблемах, реальны.
– В психических проблемах?! Но каких тогда? – Отец Шерон начал злиться.
– Признаться, я не знаю. На данный момент я могу сказать, что диагноз точный, но нужно время, чтобы понять, в чем его причина.
Я не знала Шерон. Возможно, припадки случались, чтобы защитить ее от чего-то. Иногда наш мозг закрывается и диссоциируется, чтобы избежать чего-то неприятного. В прошлом считалось, что такие припадки являются результатом сексуального насилия. Это справедливо для некоторых людей: 15 % пациентов действительно пережили насилие. Тем не менее в 85 % случаев это не так. К другим потенциальным причинам можно отнести потерю любимого человека, сильный стресс, безвыходную ситуацию. Бывает, припадки помогают решить какую-то жизненную проблему. Они дают возможность уйти с ненавистной работы, вернуться к любимой семье, защититься от одиночества, неудачных отношений или финансовых трудностей.
Или, возможно, причина вообще не в этом. Психосоматические проблемы далеко не всегда связаны со стрессом. Иногда они являются ответной реакцией на болезнь. Они могут быть частью цикла страха и отрицания. Я была практически уверена в том, что в вагоне метро Шерон просто упала в обморок. Это, должно быть, сильно ее напугало. После этого незнакомцы сказали ей, что у нее случился припадок. То же самое сказали и в отделении первой помощи. Затем ей поставили диагноз «эпилепсия». Веря во все это, она скорее всего ожидала следующего припадка. Шерон была напуганной и встревоженной. Она все время искала у себя симптомы и надумала себе болезнь.
