Рэй не учился в университете, но все определенно было бы иначе, если бы приступы не начались на поворотном этапе его жизни. Наши личность, ум, темперамент, уверенность в себе подвергаются опасности, когда мы сталкиваемся с заболеванием мозга. Эпилепсия разрушает жизнь не только припадками. Рэй был умен, и его ум не пострадал, однако память стала очень плохой.
Практически все эпилептики имеют проблемы с памятью. Она часто ослабевает в результате припадков: повреждаются части мозга, ответственные за формирование воспоминаний или их извлечение. Негативно повлиять на память могут и патология, которая вызывает приступы, и некоторые противоэпилептические препараты. К тому же припадки нередко зарождаются в лобных долях. А какая бы болезнь там ни таилась, она может привести к эпилепсии и ослаблению памяти. У Рэя не было никаких физических признаков болезни. Его забывчивость и нестабильность приступов мешали ему таким образом, о котором никто из окружающих не догадывался.
– Припадки сильно подорвали мою уверенность в себе, – сказал мне Рэй. – Я не стремлюсь к повышению на работе, поскольку боюсь, что буду в постоянном стрессе, что приведет к учащению приступов. Я боюсь, что просто не справлюсь.
У Рэя однажды случился припадок во время собеседования при приеме на работу. Все шло прекрасно до того момента, как он очнулся и увидел, что интервьюер ушел, а перед ним стоят стакан воды и коробка салфеток.
– Вам, должно быть, страшно приходить в себя после припадка в окружении незнакомцев, – сказала я.
– Честно говоря, я предпочитаю, чтобы приступы происходили, когда я один или рядом люди, которых я больше никогда не встречу. Я ненавижу, когда их свидетелями становятся мои знакомые. Думаю, мне повезло жить в Лондоне. На улицах полно чудаков, которые странно себя ведут! Я среди своих.
Рэй часто оказывался среди незнакомцев во время припадка. Поскольку ему нельзя было водить машину, многие из его приступов случались в общественном транспорте.
– Я сижу в метро и вижу перед собой одних людей, как вдруг на их месте оказываются совершенно другие люди, – рассказал он мне.
«Думаю, мне повезло жить в Лондоне. На улицах полно чудаков, которые странно себя ведут! Я среди своих».
Поскольку Рэй был молодым мужчиной, хорошо сложенным и внешне здоровым, я всегда боялась, что люди сочтут его злым и опасным, когда он начнет плеваться и кричать. Я беспокоилась, что припадок может случиться с ним в ограниченном пространстве, например в полном вагоне метро. Я представляла, что он накричит не на того человека и ввяжется в драку, которую спровоцировал неосознанно.
– То же самое говорит и моя сестра, но такого пока не было, – сказал он.
– Что вы чувствуете, когда приходите в себя и понимаете, что люди все видели?
– Я медленно начинаю осознавать, что что-то произошло. Затем я просто избегаю их взгляда. Я ничего никому не объясняю, если в этом нет необходимости.
– А когда в этом есть необходимость?
– Если кто-то начинает нервничать.
– Такое часто случается? – спросила я.
– Не очень. Однажды мужчина все время спрашивал, чего я от него хочу. Я боялся, что он меня ударит. Думаю, я выяснял, в порядке ли он, и он решил, что ему нужно ответить. Я просто ушел. Обычно так и бывает. Я понимаю, что свидетели моего припадка разойдутся через пять минут и я никогда больше их не увижу, так что какая разница? Однажды за мной увязалась женщина. Она поняла, что у меня случился приступ, и хотела удостовериться, что я в порядке.
Я безуспешно пыталась вообразить, каково это, очнуться после припадка в общественном месте. Я испытывала нечто отдаленно похожее, когда уснула в автобусе. Ужасно просыпаться и думать о том, как ты выглядел во сне. Однако во время сна мы пассивны, а во время припадков активны. Я слышала кошмарные истории от своих пациентов. Пугающие. Грустные. В этом и заключается моя работа: слушать и помогать, когда что-то идет не так.
«Люди часто ругают вас?» – спросила я однажды. Я предполагала, что часто.
«Нет. Обычно они милы, – ответил Рэй. – Они понимают, что со мной не все в порядке, и пытаются помочь».
Мои пациенты оказывались на кухнях и в гостиных незнакомцев. Им возвращали потерянные вещи. Их отвозили домой или сажали в такси. За ними шли по улице, чтобы убедиться, что с ними все нормально. Гораздо больше людей хотят быть добрыми и полезными, чем злыми. Тем не менее достаточно одного менее понимающего человека, чтобы жизнь сразу стала сложнее. Все эпилептики, которых я знаю, сталкивались с таким человеком хотя бы однажды.
Как-то у Рэя случился припадок в книжном магазине. Он стоял и рассматривал книги на полках, когда у него появилось предчувствие. Времени уйти в другое место не было. Он отключился, а когда пришел в себя, уже стоял на тротуаре. Работник магазина держал его за руку. Кто-то заметил, что Рэй выходит из магазина с неоплаченной книгой.
– О нет, мне очень жаль, – сказала я. Я так сочувствовала Рэю.
– Ничего страшного, полицейские были очень милы!
– Они вас арестовали?
– Они посадили меня в машину. Я объяснил, что у меня эпилепсия. Они спросили, есть ли у меня предупреждающий браслет. Он был, но я никогда не носил его.
– Правда? Почему?
– Да бросьте! – засмеялся Рэй.
Я знала почему. Большинство молодых людей не хотят носить предупреждающие браслеты. Я говорю эпилептикам, что они такие же, как все (и это действительно так), а потом прошу надеть браслет, который будет говорить окружающим, что они другие.
– Полицейские вам поверили?
– Они спросили, какие лекарства я принимаю, и, когда я, не задумываясь, ответил, отпустили меня.
– Полагаю, в тот магазин вы больше не возвращались?
– Нет, но я позвонил им на следующий день. Я подумал, что мне нужно извиниться. Владелец магазина страшно разозлился, когда я позвонил. Он мне не поверил. Думаю, он был в ярости, когда полицейские меня отпустили.
Сложнее всего для Рэя было рассказывать новым людям о своем диагнозе: либо он рисковал оказаться в крайне неприятной ситуации, либо к нему начинали относиться иначе.
Я очень хотела, чтобы Рэй перестал извиняться. Меня печалило то, что он чувствовал в этом необходимость. Я ничего ему не сказала. Возможно, ему становилось легче, когда он беседовал с людьми после припадка и те говорили ему, что они не сердятся. Должно быть, он почувствовал себя ужасно, когда владелец книжного магазина поступил иначе.
Хотя Рэй и доказывал мне обратное, я была уверена в том, что реакция незнакомцев была для него важна. Однако сложнее всего для него было рассказывать новым людям о своем диагнозе. Если он решал не сообщать об этом, то рисковал оказаться в крайне неприятной ситуации. А если сообщал, то к нему часто начинали относиться иначе. Это касалось как формальных рабочих отношений, так и дружеских или романтических. С рабочими отношениями дело обстояло проще, так как они регулировались правилами.
