Я мучительно сглотнула пересохшим горлом. А Шилов, словно добивая, продолжил:
— Похоже, кто-то навел грабителей. Увидели, что Вежеслав взял в банке крупную сумму наличными и повез один. Места у нас сами знаете какие. Лихих людей долго искать не надо. Грабители, каторжники.
Грабители?! Грабители?!!!
Я вскинула глаза на поручика, и он невольно отступил на шаг, но я уже справилась с собой. Грабители… те же самые, что когда-то убили брата Вежеслава, сожгли мать Бераники и теперь добрались до самого князя.
Как же так, Веж? Почему… ты же обещал быть осторожным… ты обещал вернуться!
Как и Сашенька когда-то…
— Леди Аддерли… вот, — Шилов вдруг полез во внутренний карман и достал платок, в который что-то было завернуто. На мою дрожащую ладонь выкатилось два тонких колечка из белого золота, простых и гладких, но на внутренней поверхности каждого что-то было выгравировано.
Когда в глазах слезы, а плакать нельзя, изредка случается, что зрение обретает небывалую остроту. Вот и сейчас одного взгляда на мелкую неглубокую вязь оказалось достаточно, чтобы понять… глупый мальчишеский жест, но такой… от сердца и в самое сердце, как удар ножом.
«Бераника». «Вежеслав».
Обручальные. Обручальные кольца.
— Родовой перстень, как и золотой круг с именем князей Агреневых, мы должны отдать его родителям, — виноватым голосом сказал поручик. — А это, я думаю, Веж хотел бы оставить вам.
Мне стало не хватать воздуха, а может, я просто не могла его вдохнуть. Всего несколько секунд, а потом я резко выпрямилась и… заставила себя дышать. Просто. Заставила.
Шилов смотрел на меня внимательным, испытующим взглядом. Кажется, его слегка шокировало то, что я не плачу. Но когда я посмотрела ему в глаза, он что-то такое во мне увидел, что сразу словно устыдился своих мыслей и забормотал торопливо:
— Леди Бераника, Вежеслав выбил вам разрешение на переезд в город и хотел, чтобы вы уехали, я могу вам помочь!
— Нет! — резко оборвала я его. — Мы отсюда никуда не поедем.
— Леди Аддерли, это неразумно, я настаиваю!
— Я вам очень благодарна, поручик, — моим голосом можно было бы моря замораживать. — Но мы никуда не поедем. Здесь моя земля, здесь дом, из которого нас никто не имеет права выгнать, здесь пусть трудно и впроголодь, но я умею поднять детей. Никому не нужна бездомная вдова с грошом в кармане, ни в каком уездном городе. Вы не сможете содержать нас, да и с какой стати. Я вам благодарна за заботу, поручик, буду еще более благодарна, если вы оставите за мной право изредка обращаться к вам с небольшими просьбами. Но решения я своего не изменю.
— Хотя бы позвольте привезти вам те вещи, которые Вежеслав заказал для вас, — попросил Шилов, сдаваясь.
— Какие еще вещи? — я нахмурилась.
— Книги, учебники. Веж сказал, что это для детей, он перетряс все каталоги на почте и писал каким-то своим знакомым в столицу.
Как больно стало… невыносимо. А показывать нельзя. Нельзя, нельзя!
— Да, конечно… спасибо вам, господин Шилов.
— Деметрис, если позволите, леди. Вежеслав был моим другом, леди, надеюсь, — он вздохнул, — вы не сочтете мое желание хоть как-то помочь его любимой женщине за назойливость или невежество.
— Спасибо, господин Деметрис, — я произносила слова, как деревянная кукла на ярмарке, за которую вещает невидимый актер из-за ширмы. Неживым голосом. И больше всего мечтала, чтобы он наконец ушел и оставил меня одну, хотя бы на несколько минут одну!
Потому что боль жжет изнутри, а выпустить ее я не могу, пока он здесь.
Кажется, он понял и быстро поклонился.
— Простите, леди Бераника, но я вынужден вас оставить. Караульные будут приходить по-прежнему, и вы можете передать через них любую просьбу. И еще… похоронят Вежеслава его родители, в семейном склепе, но на седьмой день будет поминовение у Святого Круга. В нашей гарнизонной церкви. Если вы захотите прийти, я выпишу вам пропуск.
— Спасибо, Деметрис.
Я стояла и смотрела, как его силуэт растворялся в черноте вечереющего бора. Когда вдали стих стук копыт, я машинально огляделась — где дети? Ушли к роднику, все четверо.
Когда я шла от калитки к лесу, в другую сторону от овражка с родником, меня шатало. Но пока еще оставались силы, надо было уйти подальше, чтобы не напугать детей.
Вот первые березки расступились, развели тонкие ручки-веточки, словно в испуге отдергивая их от моего горя. Вот уже толстые корни лесенкой под ногами, туда, по склону наверх, потом вниз…
Когда колени, наконец, подломились и я упала лицом в слежавшуюся прошлогоднюю хвою в самом темном месте старого ельника, мой дикий вой весь ушел в нее, как в никуда.
Почему? Почему?! Почему так больно?!!!!
Опять одна… опять…
И ничего не могу изменить, даже отомстить не могу! Грабители, как же! Которые не взяли с тела убитого князя золотые кольца.
И мне никто не поверит. Точнее, не станет слушать вдову бунтовщика, якобы невесту убитого. Вежеслав был родовитым дворянином, офицером, и то его доводы никого не убедили. Все его попытки расследовать смерть брата встречали только досадливое недовольство — все же ясно, зачем ворошить?
Господи или ты, сила неизвестная, если ты есть! Все что хочешь возьми, вот я, вся здесь!
Мои пальцы впились в хвойный ковер и мягкую сыпучую землю под ним, а звериный вой перешел в рык ярости и мольбы.
Я не смогла уберечь своего мужчину, снова не смогла. Не удержала. Но я не отдам детей!
Мой дом — моя крепость, и пусть все дороги для недобрых людей и мыслей закроются, трясиной им обернется любая поляна, бурьяном порастет любая тропа, чащей непролазною, тьмой безнадежною, страхом смертельным, отчаяньем горьким! Нет пути к моему дому ни для кого из них! Навсегда!
Глава 27
— Ты совсем перестала смеяться, — как-то вечером странным голосом сказал мне Лис, почти неслышно подходя и садясь рядом со мной на крыльцо. Был уже август, ночи стали холодными, и сын принес мне связанную из козьей шерсти шаль. Накинул мне на плечи и сел рядом на ступеньку.
Я искоса посмотрела на него и ничего не сказала, подняла глаза к темно-синему небу и вгляделась в серебряную россыпь звезд. В этом году звездопад был особенно густым, небо словно осыпалось мелкими бриллиантовыми блестками, как дешевое китайское платье с барахолки в Олимпийском.
— Когда отец умер, ты так не переживала, — озвучил наконец Лисандр то, что его, видимо, мучило. — Ты его не любила?
Я вздрогнула и сбросила с себя то странное оцепенение, которое держало меня все эти месяцы. Сколько прошло? И мы все еще здесь, все еще живы. И даже неплохо живем.
— Твой отец оставил нас задолго до того, как его убили, — я уже давно решила ничего не скрывать от сына и рассказала ему все, включая свои догадки, еще тогда, когда сообщила, что ни в какой город мы не переезжаем. — Я успела и наплакаться, и привыкнуть к этой мысли, и смириться. Даже самую большую любовь можно убить, Лис.
