Я тогда выглянула в окно и посмотрела в ночное небо, потому что хорошо помню, что так действует на некоторых людей полнолуние. Но в небе скромно висела лимонная долька юного месяца и до полной луны было еще ой как далеко! Тогда пришлось мне все списать на приближающуюся сессию — нервы, усталость и все такое.
* * *
Я посмотрела на часы — без четверти десять. Скоро явится мой новый сосед, которого я еще ни разу не видела, и начнет играть на скрипке. Играет он замечательно, даже удивительно, что ограничивается рестораном, с таким талантом можно с чистой совестью податься на большую сцену.
О том, что сосед играет в ресторане, я узнала от той же Раисы Петровны — нашего местного информбюро. Эта старая сплетница знала все и про всех. Ей бы в разведке работать!
Как только сосед заселился, Раиса тут же нашла повод его навестить и попыталась выяснить как можно больше о нем и о его жизни, но прокололась. Сведений она почерпнула так мало, что ей пришлось кое-что додумывать самой. Только я уже четко определяю, где правда, а где Раисины фантазии.
Обидевшись на неразговорчивого соседа, старуха записала его в свой черный список, и теперь можно быть уверенной, что спокойно жить она ему не даст. Бедный парень, теперь ему придется жить в постоянном напряжении, потому что любой промах будет использован против него. Но пока Раисе придраться было не к чему. Представляю, как она страдает от этого. Новичок даже женщин не водит на съемную квартиру, не говоря уж о том, чтобы затопить соседей или устроить несанкционированную оргию. За это Раиса объявила его голубым и долго трепалась на лавочке под моим окном о том, что в старые времена за это сажали, а теперь люди совсем стыд и совесть потеряли и ничего не боятся.
Так и есть, вскоре заиграла скрипка и я услышала, как в подъезде заорала Раиса. Ее хриплый голос звучал, как бухенвальдский набат, не надо было даже прислушиваться, чтобы услышать, что она там орет.
— Да сколько можно?! — вопила неугомонная старуха. — И пиликает, и пиликает. Спать порядочным людям не дает. Это вам не филармония, а жилой дом. Если это не прекратится, я участковому пожалуюсь. Паганини хренов.
— Извините, — ответил ей чей-то спокойный голос, — но еще нет одиннадцати. Хочу вам напомнить, что я имею полное право играть на скрипке с шести утра до двадцати трех часов.
— Есть, — торжествующе заверещала Раиса, — уже есть одиннадцать. Уже три минуты двенадцатого, чтоб ты знал!
Надо же, дождалась старушенция своего звездного часа. Скрипач увлекся и опоздал на целых три минуты. Теперь у старухи есть веский аргумент в борьбе с ним — «мешает спать порядочным людям». Я не сомневалась, что крови неизвестному музыканту наша Раиса Петровна попортит много. Отравит его безоблачное существование ядом «народного гнева». Захотелось выйти на площадку и посмотреть на таинственного незнакомца, чью музыку я слушала все это время сквозь стены с огромным удовольствием. Как он играл! Но, когда в подъезде бесчинствует Раиса, лучше туда не высовываться — это неписаный закон. Поэтому я сдержалась и лишь вышла в коридор и прислонила к двери ухо.
— Извините, — все так же спокойно произнес скрипач, — этого больше не повторится. Я немного увлекся.
— Конечно, не повторится, — уверенно заявила Раиса, — потому что тогда тебя, мил человек, выкинут отсюда в двадцать четыре часа. Ты же снимаешь эту квартиру, да?
— Допустим, — согласился мой новый сосед, — но я не вижу причин, по которым меня можно было бы отсюда выселить, я никаких законов не нарушаю и никому не мешаю жить…
— Мне, — возмущенно гудела старуха, — мне мешаешь. У меня, между прочим, гипертония, мне покой нужен, а ты тут устраиваешь свои концерты. Напьется у себя в кабаке и день с ночью путает. Алкаш.
— Что вы несете?! Я вообще не пью, — попытался оправдаться несчастный парень, — даже пиво.
— Ну, значит, наркоман, — вынесла свой приговор Раиса. — Развелось тут всякой нечисти, так и ждешь, что или ограбят, или убьют.
Я почувствовала неловкость. Так со мной происходило всегда, когда я сталкивалась с чьей-то бесцеремонностью и наглостью. И пусть меня лично это не касалось, но почему-то мне никак не удавалось избавиться от этого нелепого чувства стыда за чужие поступки.
Хлопнула дверь, и наступила тишина. Я облегченно вздохнула. Но как же жаль, что эта грымза так резко оборвала чудесный концерт. Я и сама не заметила, когда эти вечерние мелодии стали для меня даже не привычкой, а необходимостью. Но спустя несколько минут мелодия заструилась вновь. Она даже стала громче, как будто играли в соседней комнате. Она плавала в воздухе, наполняя собой все вокруг. Я блаженно улыбнулась.
Когда-то в детстве я решила поступить в музыкальную школу. Это было именно мое решение, а не родителей. Я хотела научиться играть на скрипке. Слух у меня был превосходный, и провала я не боялась.
Мне купили маленькую скрипочку-восьмушку, которую я сразу же полюбила, словно живое существо, и не желала выпускать из рук ни на минуту. Мои детские фантазии уносили меня на большую сцену, туда, где я стояла одна посреди огромного зала, вся в цветах, и играла волшебную мелодию, а тысячи восторженных глаз смотрели на меня с обожанием, совсем как мои любящие родители.
Реальность оказалась намного грубее моих мечтаний, она не имела с ними ничего общего. Моя учительница (как сейчас помню, звали ее Ангелина Андреевна) буквально после первых же уроков безапелляционно заявила моей маме:
— У вашей Марии деревянные руки. Ей придется много трудиться, чтобы освоить такой сложный инструмент, как скрипка. Лучше бы вы отдали ее на фортепиано. Это не девочка, а настоящая буратинка.
Я случайно услышала ее слова и сразу же возненавидела. Глядя на свои маленькие ручки, я пыталась понять, в каком же месте они деревянные. Нормальные руки, чего она ко мне прицепилась?!
Вернувшись домой, я достала из футляра свою детскую скрипку и провела смычком по струнам. Внутри все сжалось от отвратительного скрипа — это был точно такой же звук, который возникает тогда, когда по стеклу проводят куском пенопласта. Где же тот чудесный звук, который я слышала по телевизору? Мне тогда показалось, что инструмент заколдован злой волшебницей, и желание играть на нем у меня пропало.
Я устроила родителям настоящую истерику, и они великодушно разрешили мне не продолжать эти мучительные занятия. Скрипку спрятали обратно в футляр и засунули в кладовку, где она и лежит до сих пор, всеми забытая и заброшенная. А меня отправили на бальные танцы, где никто не обращал ни малейшего внимания на мои «деревянные» руки. С танцами у меня получилось гораздо лучше, чем с музыкой, и дважды я даже занимала призовые места на разных конкурсах. Но после школы интерес к этому занятию у меня пропал, я поступила в университет, и началась моя новая, взрослая жизнь.
От этих воспоминаний мне стало не по себе, как будто кто-то уличил меня в предательстве. Надо же, столько лет я не вспоминала об этом эпизоде своего детства, а тут вдруг он сам выпрыгнул из самого глухого подвала моей памяти, такой яркий и четкий, как будто все случилось только вчера, а не много лет тому назад. Захотелось вновь подержать в руках этот непослушный инструмент, показалось даже, что теперь-то я смогу его приручить и скрипка запоет в моих руках.
