— Я не пью.
— Так это всего лишь шампанское, — с улыбкой, от которой у меня задрожали руки, сказал он. — Всего-то бокал за знакомство.
— Мы не знакомы, — проворчала я, отодвигая бокал. — Я же сказала, что не пью. Что, это так трудно понять?
Он не растерялся, одарил меня потрясающей белозубой улыбкой и все-таки вложил бокал в мою руку. И я уже готова была выпить, но на этот раз меня спасла Галкина ревность. Я так поняла, что она уже положила на скрипача глаз и его внимание к моей скромной особе ее бесило. Она фыркнула и громко заявила:
— Она никогда ничего спиртного не пьет, потому что у нее непереносимость алкоголя.
— Ах, извините, — как-то мило, по-детски, извинился он, тогда не буду настаивать. Как вам, девушки, моя музыка?
Мы с Галкой ответили одновременно. Но ответы наши были совершенно разными:
— Это что-то потрясающее! — восторженно воскликнула подруга.
— Это было ужасно, — тихо, едва слышно, призналась я.
— Я так плохо играл? — его темные брови от удивления поползли вверх. — Никогда бы не подумал.
— Нет, — поспешила успокоить я скрипача, — наоборот, вы играете слишком хорошо. Так хорошо, что даже страшно.
— Надо же, как вы это удачно подметили! — обрадованно воскликнул он. — Знаете, есть интересная норвежская легенда. Однажды в одну деревню в Норвегии пришел дьявол. Он стал играть на Хардангерфеле старинный норвежский танец…
— Что за хреньденьфель? — перебила скрипача Галюня.
— Хардангерфеле, — поправил он ее, — это такая норвежская скрипка. Так вот, он играл так хорошо, что все, кто слышал эту музыку, не могли удержаться и пускались в пляс. Дьявол играл и играл, а люди плясали и плясали до тех пор, пока все они не умерли от истощения. Но и после этого дьявол не прекратил свою игру, а он был виртуозным скрипачом, равных ему не было и нет. И уже мертвые тела, подчиняясь этой волшебной мелодии, продолжали танцевать до тех пор, пока плоть полностью не разложилась и пока их черепа не свалились с плеч.
— Ужас какой! — искренне возмутилась Галина. — Нельзя так девушек пугать. Так вы что же, дьявол?
— Нет, — он рассмеялся, но я увидела, что глаза его остались серьезными и даже печальными, — я всего лишь очень хороший музыкант. Это я, девушки, к тому, что скрипка — это удивительный инструмент, она может влиять на людей так, как ни один другой.
— Готова в это поверить, — выдавила я, вновь погружаясь на дно его черных глаз и чувствуя, как во рту становится сухо и шершаво от волнения, — я сегодня видела это воочию. И кое-кто, похоже, даже заплатил за это жизнью. Я про того толстяка, которого увезли на «скорой». Мне показалось, что он умер.
— С таким весом, как у него, не стоило так выплясывать, — равнодушно сказал он. — Не думаю, что он умер, скорее всего, это инсульт.
— Хрен редьки не слаще, — заупрямилась я, — человеку плохо, а никто этого даже не заметил.
— Люди вообще редко замечают чужие проблемы, им и своих хватает, — язвительно заметил он. — И музыка здесь ни при чем, она всего лишь обнажает человеческую сущность, выводит на поверхность то, что люди предпочитают таить на дне, подальше от посторонних глаз.
— Интересная у вас теория, — усмехнулась я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и ровно. — Не все люди такие, как вы думаете.
Он обвел взглядом зал, словно видел его впервые, и процедил сквозь зубы с неожиданной злостью:
— Здесь такие все. Я имею в виду этот зал. Жрут в три горла, пьют до потери человеческого облика и при этом считают себя хозяевами жизни.
Мне не понравился его тон. Он говорил так, как будто себя уже не относил к роду человеческому. Меня покоробило от такого высокомерия. Потягивая свою минералку, я следила за его лицом и вдруг заметила странную вещь. Его темные глаза посветлели и вдруг стали желтыми. Нет, даже не желтыми, скорее это был цвет расплавленного золота. Но странность длилась лишь доли секунды, и потом я уже не была уверена в том, что видела это на самом деле.
— Галь, — обратилась я к подруге, — ты не знаешь, здесь часом в еду и питье не добавляют какой-нибудь наркоты?
— С ума сошла?! — возмутилась Галина. — Да за такое «Империю» уже давно бы закрыли. Конечно же, никто ничего не добавляет.
Скрипач отвернулся, чтобы я не заметила его ухмылки. Странный тип, очень странный. Такое впечатление, что находится одновременно, и здесь и где-то еще.
Я никак не могла взять себя в руки. Этот парень странно на меня действовал. Меня к нему тянуло, как магнитом, но в то же время я его панически боялась почему-то. И когда он коснулся моей руки, меня заколотило, и скрыть эту дрожь было невозможно. Глядя на его удивительно длинные гибкие пальцы на моей руке, я тихо сходила с ума и представляла такое, о чем приличным девушкам даже думать не положено.
— Ну, — спохватился он, — мне пора. У меня сейчас еще один номер. Он должен вам понравиться.
Вспомнив, что творилось со мной во время исполнения первой мелодии, я запаниковала. До меня дошло, что на этот раз я с собой не справлюсь и тоже пущусь в безумный пляс. А тут еще эта его страшная легенда. Я представила толпу танцующих трупов и решила, что пора уходить отсюда.
— Мне тоже пора, — сказала я, хватая свою сумочку и поднимаясь со стула. — Уже поздно.
— Прекрати! — возмутилась Галина. — Какое поздно. Детское время. Ты, как хочешь, а я никуда не пойду.
— Ну, тогда я уйду сама, — упрямо заявила я.
— Иди, монашка чертова! — вырвалось у Галки. — Когда ты уже повзрослеешь?
— Наверное, никогда.
Звуки скрипки застали меня у дверей. Захотелось вернуться, но я лишь ускорила шаг. Хватит с меня этих экстремальных концертов, мои нервы на такое не рассчитаны.
Только на улице я смогла немного взять себя в руки. На душе у меня было тревожно и сладко. Я шла по скрипучему снегу, и мне казалось, что это не снег скрипит, а играет скрипка. Перед глазами постоянно возникало его лицо.
Все, я его больше никогда не увижу. В «Империю» меня теперь не заманишь.
Мороз пощипывал за нос, ветер бросал в лицо хлопья снега. Вокруг ни души, хотя еще не слишком поздно. Как будто все вымерли. Я шла к автобусной остановке и плакала. Зачем я ушла? Вот ведь дура! Но теперь уже возвращаться не имело смысла, нельзя же выставлять себя полной идиоткой.
Стоя на остановке и всматриваясь в проезжающие мимо меня машины, я думала лишь о нем, об этом загадочном скрипаче, имя которого я так и не узнала. От одной только мысли, что это была наша единственная встреча и больше мне ничего не светит, хотелось развернуться и бежать обратно. А потом уже не контролировать себя, а просто влиться в толпу танцующих людей и ни о чем не думать. «Чертова монашка» — как же правильно Галюня меня обозвала! Впервые за всю жизнь мне пришла в голову мысль, что что-то я делаю не так, что живу неправильно, как робот, а не как человек. Нельзя всегда поступать так, как надо, человеку ведь свойственно ошибаться.
