— По чему?
— Не будем уходить от темы, — поправился Чакуров. — Вы сумеете указать точное место, где заметили девушку?
— Без проблем, — пожала плечами Кошкина. — Она от Тамонниковых через мост перешла и к трассе юркнула. Шасть, быстрая такая. А ведь крюк с километр получается. И все по грязи да по лужам. Ну, думаю, лярва ты, прости господи. Отстрочила и восвояси. Только почему пешком? Неужто на иномарку еще не заработала?
— На каком расстоянии от вас она прошла?
— Да, почитай, рядом. Два метра. Три от силы.
— Как вам удалось остаться незамеченной, Любовь Викторовна?
— Сколько раз повторять? — засмущалась Кошкина. — По нужде я присела в кустах. А краля эта по сторонам не глядела, ноги в руки и ходу, и ходу.
— Любовь Викторовна, а ответьте-ка на такой вопрос… Почему вы сразу не сообщили о своих подозрениях?
Голос Чакурова опять сделался скучающим, а взгляд — цепким, схватывающим все мелочи.
— Объявление только теперь дали. Смотрим телевизор, а там такое… Меня как ошпарило.
— Значит, если бы не денежное вознаграждение…
— А я что, даром нанималась вам помогать? — перешла в наступление Кошкина. — Может, та девица отомстить захочет. Плеснет кислотой в глаза, вот вам и опознание. Или того лучше, ножом пырнет.
Это была беспроигрышная позиция. Под статью об укрывательстве преступников не попадают те, кто молчит из страха перед возмездием.
— Опишите мне эту особу, — попросил Чакуров, прикрывая глаза.
— Описывала уже, — буркнула Кошкина.
— Еще раз, пожалуйста. Может, всплывут мелочи, которых вы не упомянули.
— Ну… Молодая. На голове шапка вязаная. Колпак полосатый, как у буратины.
— Буратино, — машинально поправил Чакуров.
— Я и говорю: буратина. Из-под колпака волосы длинные висят. Вот досюда. — Кошкина отмерила ладонью сантиметров десять ниже плеча. Прямые, темные…
Чакуров, до того жмурившийся, открыл глаза.
— Во сколько первый автобус идет?
— Что? — опешила свидетельница.
— Автобусы когда ходить начинают?
— Со станции выходят в пять с минутами. У нас — в половине шестого.
«Нужно будет наведаться на автовокзалы, — сказал себе Чакуров. — Девица могла уехать в обе стороны. Могла попытаться запутать следы. Полосатая шапка, длинные волосы, светлая куртка, сумка через плечо. Если камеры наблюдения ее зафиксировали, то птичка попалась. Рано или поздно удастся выяснить, куда она с вокзала направилась».
Кошкина продолжала говорить, но он ее почти не слушал. Ничего нового эта жадная дура не вспомнила. И, оттараторив свое, опять завела разговор о вознаграждении.
— Опять двадцать пять! — раздраженно сказал Чакуров. — Сначала преступницу поймать нужно, а потом уже деньги требовать. А у вас, Любовь Викторовна, хвост впереди паровоза получается. Ждите. Сейчас подпишу вам пропуск, и поезжайте домой. С вами свяжутся, если ваши показания окажутся полезными.
— Нашел дуру! — прошипела Кошкина. Глаза ее полыхнули ненавистью. — Думаешь сам приз заграбастать? Не выйдет! Без меня ты девку эту не сыщешь.
— Но-но! — прикрикнул Чакуров и пальцем по столу деревянно пристукнул. — Вы тут не очень-то! Не в бане!
В кабинете стало так тихо, что если бы какая-нибудь весенняя муха проснулась и полетела, то было бы обязательно слышно. Но не пролетела муха. И не выгнал Чакуров зарвавшуюся свидетельницу. Он вдруг понял, что у нее есть козырь на руках. И душа его сладко заныла в предвкушении праздника. В случае удачного раскрытия преступления Чакурова ожидало повышение по службе и моментальное обогащение.
Кошкина встала.
— Раз нам больше говорить не о чем, то я пошла. Выписывайте свой пропуск.
— Сядьте, — он указал на покинутый ею стул.
— Насиделась, хватит.
— Сядь! — рявкнул Чакуров.
Кошкина рухнула на сиденье, вытаращив глаза. Ее рот сделался маленьким и круглым, как будто она коктейль сосала сквозь невидимую трубочку.
— Что там у вас, признавайтесь? — заговорил Чакуров, напустив на себя прежнюю вежливую личину. — Ведь есть что-то, верно? Признайтесь. Без этого вам вознаграждения не видать, даже не мечтайте.
— А я по объявлению позвоню, — сказала Кошкина. — В объявлении номерочек указан.
Он изобразил зевок, прикрыв рот ладонью.
— И на здоровье. Родители покойников с полученными сведениями ко мне обратятся. Я показания рассмотрю и признаю несущественными. Что дальше, Любовь Викторовна?
На лице ее проступило мучительное раздумье.
— А дальше вот что… — начала она.
Чакуров принял расслабленную позу и переплел пальцы выложенных перед собой рук.
— Я слушаю.
— Треть твоя, следователь.
— Половина, — быстро произнес он, прекрасно понимая, что не даст этой вредной бабе ни гроша.
Торговаться нужно было, чтобы не вызвать у нее подозрений слишком легкой уступкой.
— Хорошо, — неожиданно согласилась Кошкина.
Чакуров решил, что самое время зевнуть еще разок.
— Так что там у вас? — спросил он.
— Карта, — ответила она, понизив голос.
— Местности, что ли? — не понял он.
Вернее, это мозг еще не воспринял услышанное. Интуиция уже ликовала, колотя серебряными молоточками в висках. Удача, невероятная, потрясающая удача!
— Банковская карта, — сказала Кошкина.
Чакуров попытался зевнуть. У него это не получилось.
— Чья? — тупо спросил он.
— Лярвы этой, — был ответ. — Убийцы. Она телефон из кармана вытащила, чтобы подсвечивать. Карточка и выпала. Я подняла. Думала… Ладно, не важно.
— Четырехзначный код подобрать невозможно, — машинально произнес Чакуров. — Если не знать хотя бы элементарных сведений о владельце.
— Это я уже поняла, — Кошкина хихикнула. — Банкомат, зараза, чуть не съел карту.
Снова воцарилась тишина. Чакуров сделал значительное лицо и протянул руку:
— Ладно, давайте сюда, Любовь Викторовна. Попробуем по карте установить личность владельца. Если получится, конечно.
— Что вы там про паровоз говорили?
— А?
— У вас хвост впереди паровоза едет, — заявила Кошкина, щурясь. — Получу свою долю, отдам карту.
— Напрасно вы так, Любовь Викторовна, ой, напрасно, — скорбно покачал головой Чакуров. — Я ведь с вами по-хорошему, а могу и по-плохому. Пришлю группу с обыском, и все дела.
— Ну и присылай! — вызверилась она. — Не найдешь карту, хоть тресни. Я к другому следователю пойду. Пугает он!
