* * *
На стук выглянул швейцар. Розанов набрал воздуха, собираясь завести дипломатическую беседу, но заговорил Боря, и заговорил разумно, почти как среднестатистический обыватель.
— Здравствуй, Геннадьич. Помнишь меня?
— Помню-с, — настороженно отвечал мужик.
— Мы тебя ещё Генычем звали, и Генуичем, и Гангренычем.
— А-а-а, — разулыбался швейцар. — Помню студентиков.
— Хочу друзьям экскурсию устроить в подземную каверну. Уж отблагодарю тебя. Что там океан?..
— А что ему будет-с? Поплёскивает океан-с. Струйки песочные пускает. Третьего дня спускался крыс топить. Наловил в подвалах полную клетку и… А что с ними прикажете? Коту отдать — сожрут кота. Значит, когда хотите отправиться? Мне фонари залить надобно-с.
— А как скоро зальёшь? Ты сообщи мне, как готово будет, а я покамест провизию и цветы для пикника закажу, компанию соберу. Вот тебе визитная карточка и целковый впридачу. Пошлёшь мальчишку по адресу.
Оставив позади ворота дома, Розанов проговорил:
— Если раньше меня тревожило, как это мы утопим женщину, то теперь, после рассказа Гангреныча о крысах… Сам народ в лице этого мужичка дал нам разрешение… Кстати, какой адрес на вашей карточке написан?
— Мы у нового персонажа пока засядем. У маменьки моей, — ответил Бугаев.
Василий Васильевич подозрительно взглянул на поэта. Достав зажим Минцловой, обеспокоенно стал перелистывать бумажные прямоугольнички.
— Скажите, Боря, это не ваше?
На матовой бумаге из коллекции теософки значилось: «Виндалай Левулович Леворог», пониже в скобочках, как обычно указывают род деятельности, приписка: «единорог».
— Моя карточка!
— Боря!.. Здесь нет адреса!
— Как нет адреса?
— Смотрите, на обороте напечатано: «такая-то улица, такой-то дом, такая-то квартира». Вы не заполнили форму! Ещё, наверное, с наборщиком разговаривать не захотели: «Печатайте так!»
— А я-то гадаю, почему новые знакомцы никогда не проведывают!
Мариэтта прыснула в кулачок. Бугаев выглядел слишком искренним, чтобы это проявление чувства было всамделишным. Скорее всего, опять издевался.
Решили возвращаться к доходному дому, чтобы в этот раз оставить нормальный адрес.
Соратников ожидало удивительное зрелище: личарды в количестве не большем, чем пальцев на руке, деловито вскрывали дверь, желая, видимо, допросить швейцара. Тот заперся на все замки и сидел тише воды ниже травы.
— Может, уйдём? — шепнул Бугаев.
Было поздно — личарды заметили героев и, вытаскивая из карманов короткие дубинки, двинулись к ним.
Боря совершал странные пассы в направлении врагов, потом сделал долгий шумный выдох через кружочек рта, дико взвизгнул, низведя звук до угрожающего свиста.
— Колдует! — оторопел личарда.
— Джиу-Джица! — объявил Бугаев. — Приём! Ещё приём!
Личарды раскатывались в стороны. Мариэтта восхищённо вздыхала.
Вольский отклонял голову и туловище назад, оказываясь вне досягаемости кулаков личард, и короткими быстрыми ударами кастета валил их, как фигурки в «городках».
Личарды обратились в бегство. Герои приблизились к пострадавшей двери. Достаточно было коснуться, как она сорвалась с петель. Швейцара внутри не оказалось — утёк от греха подальше через другой выход. Фонари, между прочим, стояли уже заправленные.
— Надо ждать, — изрёк Розанов. — Скоро сюда явится орда, и Минцлова — во главе. Больше возможности заманить теософку под землю не представится. Сектанты начнут доискиваться, зачем мы сюда приходили, изловят швейцара, узнают от него про море. Тогда Минцлова на версту сюда не приблизится.
Бугаев между тем наносил угольком на стену контур гриба.
— Боря, я давно хотел узнать у вас, что за гриб вы рисуете на поверхностях?
— Белый, — лаконично отвечал Бугаев.
— Что?
— Гриб, — объяснил Боря. — С той поры как старший товарищ придумал мне литературный псевдоним, не могу отвязаться от ассоциации. Белый… гриб. Отчего бы не использовать контур в качестве личной подписи? Хочу такой вензель на свои книги помещать.
— Ах, вот как… Мне уж мерещилось Бог весть что.
Розанов совершенно успокоился.
Ждать пришлось недолго.
Вот и Минцлова. Сейчас была возможность рассмотреть её. Исчезли мощные жировые пузыри, что распирали платье с изнанки. Бока Минцловой прямотой линии соперничали с отвесом.
— Анна Рудольфовна, вы как будто похудели? — спросил Бугаев.
Теософка смерила его ненавидящим взглядом. Она была как скифская «баба» того разряда, что воткнуты в степях от Крыма до Китая. Огромная, в два обхвата скала — туловище, сверху — грубо высеченная глыба головы, и на темечке — плотный волосяной клубок, размером с кулак. Высеченная из одного куска, слепленная из целого глиняного холма. Отведя пудовую руку в сторону, она растопырила сосиски пальцев и, выдержав пару ударов сердца, согнула мизинец. По этому жесту личарды бросились всей толпой, обтекая тушу Минцловой.
Бугаев бросился навстречу, взревев:
— Я оскорблю вас действием!
— За Достоевского! За меня!.. — выкрикивал Розанов, нанося удары тростью. Трещали кости, выскакивали суставы, соприкасаясь со свинцовым набалдашником.
Личарды выбывали из строя один за другим, но не снижали напор.
Соратники отступили по узенькой лестнице на уровень ниже, сумев запереть дверь, чтобы получить передышку, пока враги будут её ломать.
Розанов закровогубил в ухо меньшевику:
— Где ваша адская машинка? Самое время… Подорвите Минцлову к чертям!
Вольский запустил руку по локоть во внутренний карман — тайник был очень глубок, но извлёк пустую пятерню и с мукой приложил её к лицу.
— Забыл! В другом пиджаке забыл!
— Ну-ну!.. Не печальтесь. Это самой судьбы знак: эра бомб прошла. Обойдёмся. У нас же ещё есть ваш револьвер. Кстати, а что у вас там?
— Где?
— Вместо бомбы.
Вольский застыдился:
— Бутерброд на английский манер.
— Как это?
— Два плоских хлеба, между которыми зажаты: шматок жареного мяса, пласт сыра, тонкий до прозрачности кусочек сальца, капустный лист и всяческая овощная строганина.
— Увесистый, должно быть.
— Могу поделиться.
— Я с удовольствием.
Запах еды привлёк внимание Бори, до сих пор державшегося особняком. Он вмешался:
— Вы упустили вот ещё какой момент: великий роман вызывает дискуссии «по поводу». И вот эти-то дискуссии могут в большей степени изменять действительность, нежели сам роман.
