— Охотно верю, но… прошу простить: занят чрезвычайно. Ворох статей в работе: «Новому времени» — восемь передовиц ежемесячно представь, «Русское слово» заказали статеюшку, и «Земщина» взыскует моего участия. Увильнуть отеческий долг не позволяет: четырёх дочерей и сынишку надо кормить. Ничем не могу!..
— Вокруг неё целая шайка!.. — отчаянно крикнула девушка.
— Да-да. «Верные личарды», — не удержался от сарказма хозяин. — Варенька!.. Не нужно чаю! Гостья уже прощается!
— Они спиритическую доску крутят, духи Нерона и Мазепы призывают!
— Кто ж в наши-то времена этим не балуется?
— У Минцловой и её личард — знак: крест с петелькой на маковке!
Василий Васильевич насторожился, мгновенно пенсне нацепил и, воззрившись на гостью, подбодрил её, вздрогнувшую от резкого движения, вопросом:
— Металлический кругляш? С гравировкой?
— Нет! Подвеска за петельку.
Тут хозяйка заглянула в кабинет:
— Васенька, звал ты?..
— Нет, ничего, — и тут же, с загоревшимися глазами, плеснул звенящим по-мальчишески голосом: — А впрочем, мой друг: организуй-ка нам чёрного чаю, с вареньем, с малиновым!
* * *
В квартире по адресу Таврическая улица, дом 25 обитало множество постояльцев, зажившихся и даже укоренившихся в чужом доме. Пробуждались они поздно, иные — в те часы, когда добропорядочные обыватели делают приготовления ко сну. Но эта парочка даже среди здешних чудаков выделялась, хотя бы тем, что почтила присутствием полдник. Впрочем, только присутствием, не вниманием: яйца всмятку, не будь зажаты выемками подставочек, с обиды укатились бы, неуклюже вихляясь, обратно в кухню. Смирный молодой человек пожирал вместо завтрака — глазами — бумажный листок с черкнутыми во тьме ночи строчками, и сам был пожираем, опять же — глазами толстой женщины, которая, казалось, была призвана в этот свет, чтобы таких смирных мальчиков распекать:
— Что за жанр? Мешанина, а не жанр! «Недобуколика»? Вы — читающей публике: гляньте сектантов, соприсутствуйте на оргии! А ваши герои? Интеллигент, забравшийся в глухую деревушку. Студент-мистик. Провокатор тайной полиции. Вы задумали галерею портретов современности? Невыносимо избитый приём. Гоголь в «Мёртвых душах» целый вернисаж сотворил.
Молодой человек согласно качал головой, благодаря чутью — всегда в нужные моменты, хотя был погружён в космическую туманность мыслей и от своего листка не отрывался.
— Начинается буколикой, а заканчивается — бунтом. Как у Достоевского в том неудачном романе, — увлечённо рассуждала Минцлова, дирижируя себе лорнеткой. — И ещё: у вас — порнография. Кого, Боря, хотите своею откровенностию облагодетельствовать? Гимназистов? Студентиков, какие ходили к папе вашему, профессору математики? — Лорнетка отмахивала такты подобно метроному: — Подполье. Убийства. Оргии. Чёрный лубок для взрослых мещан. Вы множите хаос, Боря! Ваш «Голубь серебряный» — сплошное косноязычие! Признайте, Боря: проза — не для вашего пера! Простите за резкость, но зуд, толкающий к этаким сказочкам, нужно лечить, и чем скорее, тем лучше. Через десять лет слезами ведь омоетесь над кипою неприкаянных рукописей! Решение одно: в печку, без промедления! Боря, да вы смотрите ли… слушаете?
Лорнетка вздрагивала в воздухе, словно маленькая птичка, быстро-быстро взмахивающая тоненькими, на солнце просвечивающими крылышками.
Борис Николаевич Бугаев поднял на неё мутные глаза:
— Отчётливо вас слышу, Анна Рудольфовна.
Минцлова с ненавистью воззрилась на листок:
— Это вас отвлекает от жизненной беседы. Вы совершенно лишены концентрации. Исцеляйтесь медитациями! Что у вас там?.. Дайте сюда! Ах, отпустите!.. Стихи? Всё «золото» да «лазурь»? Как далёко от настоящей жизни! Миражи на рифму низаете! «Молитва»? «Зоря»? «Грусть»? Борис Николаевич, зачем растрачиваете таланты на ерунду? Кому сдались стихи? Век пройдёт, и нет ваших стихов, как вовсе не бывало; зачем усилия в пустоту загоняете? Да вы, может быть, избранный, а себя попусту растрачиваете. Экий вы глупый ребёнок! Посвятите себя идее, которая с большой буквы! Работайте на неё! Служите ей! Составьте программу: счастье — всему человечеству!
Боря Бугаев не проявил энтузиазма, на который рассчитывала Минцлова. Он констатировал невпопад:
— Анна Рудольфовна, с вас на паркет какая-то пудра сыпется.
— Ах, Боринька, у каждой женщины есть маленькие тайны, — жеманно сказала Минцлова, и сразу одёрнула: — Не уводите в сторону!
Намереваясь доказать свою правоту на примере, упёрлась крохотной лорнеткой в строчки и, сощурив и без того узкие глазки, медленно прочитала:
— «Мир рвался в опытах Кюри атомной лопнувшею бомбой на электронные струи невоплощённой гекатомбой», — минуту или около того теософка безмолвствовала, прожёвывая новое. Наконец нашла в себе силы выговорить: — Признаться, не ожидала. Вот это… очень неплохо. «Атомная бомба» — великолепно! — вскричала Минцлова. Даже лорнетка была забыта. — Советую усилить. Поставьте: сверхвоплощённой гекатомбой или что-то вроде. Запишите, потом не вспомните!
— Ах, не утруждайте себя, — забормотал Боря. — Мне приятна ваша похвала, тем паче я так редко её удостаиваюсь, но… Вздор, мелюзга, дребедень, — не более. Если отсюда и выйдет что-то пристойное, то в нескором будущем… Анна Рудольфовна, оцените законченное. Первая строфа: «Довольно: не жди, не надейся — рассейся, мой бедный народ! В пространство пади и разбейся за годом мучительный год!»
— Великолепно! — с чувством отчеканила Минцлова. — «Рассейся-разбейся»! Но почему же только год? Усильте! «Декадой мучительной год». Декада ведь — десять лет? Когда буду жечь ваши рифмы… то есть, когда будете жечь свои рифмы, — запуталась Минцлова, — эти вещички оставьте. Пригодятся. И всё же не отступаюсь от своего мнения: вам нужно учиться. Частыми медитациями расширять духовные горизонты. Я сведу вас с людьми — они знают всё и всем правят. Это — друзья: мои, ваши, каждого человека в мире. Они избегают привлекать к себе внимание, не требуют награды за добрые дела. Они — будущие пастыри заблудшего человечества. Визионеры, мудрецы, эзотерики. Свободная организация людей. Розенкрейцеры! Новые Рыцари с большой буквы! Под их руководством вы включитесь в работу над новой религией, которую должно привести взамен устаревших…
Минцлова ворковала, сваливая из бесспорных аргументов курган. Под звуки её грудного голоса прикорнула в своём узилище обычно беспокойная синица. Поэт упрямился.
— Изволите послать на вокзал за билетами? — настаивала Минцлова. — Италия ждёт нас! Не бойтесь, я буду сопровождать вас. Вы не пропадёте на чужбине. Я, сама опытная теософка, поведу вас тропой знаний. Наконец, я отведу вас к «ним». У меня есть пароли! У меня есть ключи! Вас — пустят.
— У меня незаконченные дела. Я ещё не готов бросаться сломя голову в путешествие.
Минцлова потянулась к нему хищными губами, надвинулась огромным лбом, ядром живота и парой арбузных грудей.
