— Это можно и без Таро решить, при помощи такой вот таблички с единицами и нулями. Однако в качестве наглядного, так сказать, опыта…
Василий Васильевич положил несколько Старших Арканов и окружил картами Младшего Аркана с изображениями монет. Передвинул несколько карт, добавил четыре новые, вновь изменил композицию. Изрёк вердикт:
— Вы, Коля, и съели.
Вольский едва не подавился куском.
— Ну, Василий Васильевич, что же мне было ещё делать? Положение было самое суровое.
Тут вошла Варвара Дмитриевна, увидала разложенные карты и здоровой рукой принялась неловко сгребать их в стопочку.
— Варя, что ты делаешь?!.. — замахал на неё ладошками Василий Васильевич.
— Совсем девочки распустились! Что придумали: разложить свои рисунки на отцовском столе! Ужо я им устрою взбучку.
— Причём здесь дети? Я эти картонки давеча с улицы принёс.
— Вася, я же своими глазами видела вот этот рисунок!..
— Говорю тебе, Варя: оставь.
— Важную мысль на детской каляке-маляке наскрипсил, что ли, и бережёшь? Сколько тебе твердила: заведи гроссбух! Горюшко моё!.. — затянула жена. — В прошлом месяце ассигнацию почёркал, куда её теперь денешь?
— Отправь Домну Васильевну обменять в банк, — нетерпеливо сказал Розанов.
— Ты такое написал, что с этим даже в банк стыдно идти!
Варвара Дмитриевна вышла прочь.
— Не обиделась ли? — разпереживался Василий Васильевич. Засуетился, поспешил следом.
Из гостиной слышались: поцелуи, шорохи, розановское сюсюканье.
— Всё-таки я именно этот рисунок у девочек видала, — пробивался в кабинет бас Варвары Дмитриевны. — Найду альбом и покажу.
— Поищи, если душа просит.
Вернувшись, Розанов извинительным тоном произнёс:
— Моя Ксантиппа в юности была отнята от живительных струй образования, вот и не смыслит ничего в художестве. Всякая не маслом писаная картина для неё детский рисунок. Ну-с, на чём мы остановились?..
Вдруг в просвете между дверью и косяком возникла детская рожица.
— Эх, конфекту хочется! — скосив туда глаза, протянул Вольский мечтательно.
Прозвучал удаляющийся топот маленьких ножек. Минуту спустя конфета ударила в плечо и упала на ковёр. Вольский подобрал и завертел головой по сторонам, высматривая метателя. Наконец, вытаращился в потолок, будто сладость была пожалована оттуда. За дверью кто-то, судя по звукам, сдерживал смех ладонями, получалось не очень хорошо — то и дело прорывалось фырканье.
Розанов неодобрительно покачал головой.
— Варвару Дмитриевну забывчивость поразила: непременно оставит приоткрытой, — прокомментировал он.
Вольскому захотелось непременно поблагодарить девочку за угощение. Он сложил конфетную обёртку, воссоздав видимость наполненности. Положил на краешек полки. Назавтра девочка придёт в папин кабинет, заметит муляж конфеты, удивится: почему дядя Коля не съел подарок? Сожмёт ручонкой…
— Какие у нас имеются зацепки? — спросил меньшевик промежду прочим.
Почмокав губами, Розанов решился открыть:
— Эту колоду рисовала женщина.
— Почему вы так считаете?
— Со сменой зодиакальной эпохи ушли времена, когда Таро могли рисовать мужчины. Теперь считается, что только созданная женщиной колода исполнена силы.
— Откуда вы всё это взяли?
— Восприял из надёжнейшего источника.
Василий Васильевич выбил ногтями дробь по журналу, на обложке которого значилось: «Спиритуалистъ».
— Шутите?
— Лишь отчасти. Отсюда я самые банальности заимствую. А «тайны» сам постигаю.
Вольский склонился над колодой Таро.
— Домна Васильевна, подайте чай на трёх персон, — распорядился писатель.
— Вы ожидаете кого-то? — уточнил меньшевик.
— Я накануне телеграфировал Бориньке. Если он не пренебрёг моей просьбой, то будет с минуты на минуту.
Дверь распахнулась и влетел Боря Бугаев.
— Здравствуйте, Боринька! Я вызвал вас для…
Поэт с шумом отхлебнул полкружки. Заприметив Таро, склонился над столом.
— Какая у Василия Васильевича интересная зоря на карте! — выдал прерывисто из-за одышки.
Писатель нахмурился:
— Что-что? Боря, выражайтесь яснее!
— Что же непонятного?!.. Я умею на глазок определить год рисования зори.
Розанов и Вольский переглянулись. Меньшевик пробормотал:
— Кажется, Боря над нами издевается.
— После того как в 1902 году извергся Мон-Пеле, развеянный в земной атмосфере пепел окрашивает рассветы и закаты, — продолжал Бугаев. — Всякий поэт обязан наблюдать зори. Я без пропуска наблюдаю уже полжизни. Ещё бы какой вулкан взорвался, а то небесные колеры выцвели донельзя. Вы желаете раскрыть инкогнито художника? Нет ничего проще. Возьмём каталоги за 1906 и несколько последующих лет и пролистаем, что-нибудь в этакой технике рисунка и попадётся. Не мог же автор избегать выставок и аукционов все прошедшие с момента запечатления этой зори годы!
Розанов задрожал:
— Это… след! Мы взяли след!
* * *
Медная табличка поясняла: «Рёрихъ».
Несколько дней друзья не покидали розановский кабинет, листая художественные альбомы, журналы и буклеты выставок. У Бори из-за бумаги пересохла и потрескалась кожа на руках. Меньшевик, вдруг ознакомившийся с живописными тенденциями, сетовал:
— Всяческая абстракция в цену вошла. Ляпнут краской, размажут, линию поверх прочертят, — готово: ценник с ноликами рублей.
Писатель отвечал ему задумчиво:
— Это всё потому, что они порой видят в какой-нибудь мазне образ того, кому поклоняются. Тут же и покупают, и чем более сходства, тем дороже.
Тогда Вольский уставился на друга:
— Шутите, Василий Васильевич?
— Ясное дело. Не обращайте внимания.
Наконец, им улыбнулась удача: в дешёвом каталоге заштатной выставки Боря отыскал похожий рассвет, а под ним — фамилию.
Служанка провела посетителей в гостиную, где на диване полулежала дама в белом платье.
Розанов откашлялся:
— Простите, можем ли мы повидаться с…
— Муж в экспедиции, — отрезала дама. — Я заменяю его по всем вопросам. Зовите меня Еленой Ивановной.
— Наш вопрос касается художественных работ вашего мужа, — деликатно заметил Розанов.
— Я и сама неплохо рисую, — отвечала Елена Рёрих.
