— Всё точно как в прошлом заказе.
— Как назло подготовил очередной номер.
— Впрочем, давайте.
— Нужно проверить ход питающего клапана, уплотнители обжать, резьбу потуже затянуть. Может быть, назавтра за заказом придёте-с?
— А если ночью — наводнение? — вырвалось у Вольского. — А у Анны Рудольфовны нет запасного комплекта!
Водник перевёл на него ленивый взгляд:
— Во-первых, как это нет? Я же собственноручно… Во-вторых, вы нездешний?
— Какое это имеет значение? — рассердился меньшевик.
Хозяин пожал плечами.
— Идите к своим клапанам, мы подождём, — бросил со злостью Вольский.
— Секундочку.
Карманные часы Василия Васильевича насчитали их шестьсот или около того, прежде чем лавочник вынес из подсобки объёмную кардонку. На локте у Водника болтался увесистый баллончик в сетчатой оплётке, к которой была приспособлена портупея великанского обхвата. Тонкая трубочка извивалась от патрубка на маковке баллона в недра кардонки.
— Вся система наполняется сжатым воздухом за десять секунд, — с гордостью поведал Никола Водник. — Великолепное изделие. Первосортный каучук-с. Бразильянский, из самого Манауса. Баллон — кованый алюминий. Извольте-с: сорок пять рублей двадцать две копейки-с.
Розанов крякнул, но — делать нечего — заплатил.
— Со своим носильщиком? — спросил Водник, нагло вылупившись на потёртый пиджак Вольского, на шпажный футляр в больших руках.
Меньшевик издал неясный угрожающий звук, и лавочник тявкнул кротко что-то извинительное и, рассыпав обворожающие улыбки, скрылся за занавеской.
Носильщик — по всей видимости, один из «сыновей», — рысью доставил груз к одному в шеренге доходных домов на набережной. Остановился перед неприметной дверкой.
Василий Васильевич вложил двугривенный в ладонь младшего Водника:
— На!.. Дуй отсюда.
Уверенно застучал.
— Коля, предоставляю действовать вам, — прошептал на ухо.
Бывший подпольщик зверски осклабился и утяжелил руку свинчаткой. Скрючился у стены.
Из-за двери донёсся хриплый голос:
— Чего надо?
— Поплавки на замену, — визгливо крикнул Розанов. — У давешнего комплекта — клапана сифонят. Водник новый прислал.
Внутри загремели ключами.
Рельефный кулак бывшего подпольщика ухнул в воздухе. Привратник завалился в комнату.
— Коля! — вырвалось у Розанова. — Убивать-то зачем!
— Я костяшками, мягонько, — ухмыльнулся Вольский. — Очухается.
Плечом вперёд меньшевик нырнул в дверной проём, застыл за порогом в боксёрской стойке, оглядывая помещение. Ящеркой Розанов проскользнул следом, сгрузил вынужденную покупку на пол и притворил дверь. Углядел на подоконнике кипу старых газет и прикрыл бесчувственное тело номером «Торгово-промышленной».
— Надо же, и тут — клеймят! — пробормотал, мельком взглянув на бумажный разворот.
Между шкафом и стеной обнаружился зазор, а в нём — дверь, за которой ступеньки уводили вниз.
* * *
На лежанке по другую сторону решётки сидел по-турецки человек. Лицо его было скрыто забралом из чёрного бархата. Руки покоились на коленях ладонями вверх и на каждой большой палец смыкался в кольцо с указательным.
— Нашли! Спасли! — причитал растроганный Василий Васильевич.
Узник не реагировал, и Вольский трубно заревел:
— Боря!
— Я не Боря Бугаев! — вздрогнув, промолвил человек в маске. В приглушённом кирпичными сводами голосе сквозила такая уверенность, такая непреклонность, что неоднократно видавший молодого поэта Розанов засомневался.
— Боря! Брось свои глупости! — рявкнул Вольский.
— Коля, ты мне надоел смертельно! — простонал поэт, сорвав маску и спрыгнув на пол. — Испортил такую медитацию!
Вольский рванулся, желая схватить Бугаева через решётку. Поэт сделал, будто в менуэте, шаг к дальней стенке, и пятерня разминулась с лацканом на долю секунды.
Затрясшись от ярости, меньшевик отвернулся и — что угодно, лишь бы не видеть бывшего друга, — склонился над тюремщиком.
Василий Васильевич поинтересовался:
— Личарда — жив?
— Что ему будет, — махнул рукой Вольский.
— Не говорите так! — с мнимой строгостью одёрнул Розанов. — Боря порой бывает убийственен! В чувство бы привести, заодно допросить.
Вольский быстро придумал, как отделаться от неприятной возни:
— Нашатыря нет под рукой.
Розанов повернулся к Бугаеву, изрёк утвердительно:
— На вас покушалась Минцлова.
— Здесь я в абсолютной безопасности. Ключ от решётки — у меня!
Бугаев, казалось, дразнился.
— А если Минцлова владеет запасным?
Боря приобрёл вид озадаченный. Колебался с минуту, потом махнул:
— Я рискну.
— Чем вы будете питаться?
— Давно хотел провести опыт: сколько сумею выдержать без пищи.
— А пить что?
Боря оглянулся на покрытую пятнами сырости стену и беззаботно махнул рукой:
— Придумаю!
— Боря, что вы с нами творите! — взмолился Розанов.
Поэт промолчал.
Василий Васильевич увещевал:
— Послушайте, Боря!.. Мы с Николаем Владиславовичем обнаружили заговор. Враждебные силы убивают русскую литературу! Минцлова заперла вас, чтобы…
— Мне лучше вас известно, зачем Анна Рудольфовна поймала меня сюда, но об этом в обществе говорить не принято.
— Я ему про Варфоломея, а он мне про Варсонофия!.. Антимузы отбивают охоту творить стихи и прозу, подло, исподтишка, из-за пазухи шипливо обругивая написанное. Внемлите гласу разума, Боря!
Бугаев фыркнул.
Розанов топнул маленькой ногой и прикрикнул:
— Не вынуждайте меня прибегать к мерам!.. Я стану щекотать вас сквозь решётку кончиком шпаги!
— Заговор «антимуз»? Я верю единственно в заговор восточных оккультистов!.. — с пафосом сказал Бугаев. — Чушь полная эти ваши «антимузы». Минцлова — эротоманка, и опасаться её стоит только в этом качестве!
— Ага. Всё понятно, — Розанов покачал головой. — Вы правы, Борис Николаевич. Счастливо вам оставаться. Пойдёмте, Коля… — он задумался на секунду и вскинул лицо с простодушной улыбкой: — Одного не пойму… Растолкуйте, Боря, как Минцлова и её личарды сняли вас с вершины башни?
Выражение превосходства стаяло с лица поэта. Бугаев схватился за голову.
