— Зачем вы напомнили? Я погружал себя в транс для изгнания из памяти того ужаса!..
Боря отрывисто застонал, однако тотчас же приободрился и, как ни в чём не бывало, сказал:
— Убедили!
Он поднялся с кушетки и, отворив дверь, покинул узилище.
— Боря, вы находились в открытой камере? — поразился Розанов. — Вы… обманывали нас?
— Раздобыв ключ, отпер, поддавшись внезапному порыву, — сказал Бугаев. — Но вам же не пришло на ум проверить калитку? Пока все считали меня запертым, я был всё равно, что заперт.
Вольский скрежетнул зубами и, развернувшись, бросился к лестнице.
Розанов пропустил Борю и, оглянувшись в последний раз, мимоходом отметил выведенный на стене камеры кирпичным осколком контур гриба.
Хлопок двери вывел из обморока личарду. Поверженный и лишённый символа своей местечковой власти — ключа, он промычал что-то и попытался сесть, разгоняя по цементу зловонные волны.
* * *
За уголок Анна Рудольфовна выдернула из кармашка платочек и пустила трепыхаться по ветру: надувало в море. Вслед за платочком был извлечён карманный барометр, сработанный сумрачным германским гением. Как и час назад ненавистное хлябкое «Regen» оставалось без внимания стрелки. Металлический волос указывал на число «787» из безоблачной секции «Schön». Число хорошее, как ни посмотри, в том числе и с позиции нумерологии: так читай, а хочешь этак, всё едино. Погоды обещали быть хорошими.
На всякий пожарный теософка заглянула, боязливо и с отвращением, остерегаясь касаться даже перил, в Неву: на гранитном ребре футшточной колонны, врезанной в облицовку набережной, показались из воды несколько рисочек ниже ординара. Воды протекали флегматичные, незамутнённые примесями, а значит, верховья реки не взбаламучены дождём.
Эфирным маслом из заветного пузырёчка Минцлова окропила многофункциональный платок и втянула обеими ноздрями. Подняв портфель, распухший от изъятых сегодня рукописей, направилась к конспиративной квартире.
Как странно! Дверь не заперта. Внутри — никого. На видном месте коробка со спасательной амуницией. Дурак Водник прислал ещё один комплект? Отпустил в кредит? На него не похоже. Или это на примерку?
Вдруг из-за шкафа появились трое, и между двух смутно знакомых лиц — Бугаев.
Минцлова застыла, но скоро опомнилась и драматически воскликнула:
— Боря, как вы могли!
— Ну вот, я же говорил!.. «Эротоманка», — раздражённо воскликнул Боря, оборачиваясь на спутников.
— Это поза, не более чем поза, — зашептал Розанов. — Будьте покойны, сейчас выкинет фортель. — Он сказал громко: — Анна Рудольфовна, потрудитесь объяснить свои поступки!
— Вы прервали… Хоть знаете, чему помешали? Из-за вас Боринька провалил духовное упражнение: тринадцать дней одиночества и молчания. Ну, скажите, Боря, скажите им!
Лорнетка мерцала, вращаемая в пухлой руке.
— Полноте, Анна Рудольфовна, — замямлил Бугаев, — вы спутали: то упражнение я выполнял на даче и справился блестяще, смею надеяться. Может, кто-то иной из ваших духовных протеже…
— Боря, не позволяйте себя втягивать в спор, — шёпотом предостерёг Розанов.
— Боринька, вы же провалились, — выдохнула Минцлова, — к вам приехал приятель и… Загуляли на брудершафт. Тайное знание — побоку! Теософия — побоку! На лошади скакали по буеракам, в седле записывая «симфонии». Потом каялись и сами упрашивали помочь вам справиться с мирскими искусами. Дали мне карт-бланш. Для вас я обустроила тайный подвальный монастырь. Боря, да имейте же мужество признаться!.. — сорвалась она на визгливый крик.
Лорнетка перепархивала, отдыхала то на локотке, то на запястье, скакала оттуда на нос и зависала в пространстве, где шустрила крылышками. Мнилось, траектории лорнетки затвердевают невидимым веществом. В воздухе разливались электрические токи.
— Попрошу вас, господа, уйти и более не вмешиваться в наши с Борей занятия, — строго присовокупила Минцлова и ещё раз нервно оглянулась на новенькую кардонку с надписью «Никола Водник и сыновья».
— Сие невозможно, так как я несу ответственность за Борю, — кротко произнёс Розанов.
Минцлова подкрепила себя вдохом эфира из глубин платка, и снова белый платочек затрепыхался на излёте руки.
— Какой вы школы? — высокомерно спросила.
Василий Васильевич затруднился с ответом.
— Нижегородской, — вымолвил с деланным простодушием, вспомнив об оконченной тридцать с лишним лет назад гимназии.
— Я прошла дорнахскую, нюрнбергскую и лондонскую. О вашей не слыхала. Всё равно, — продолжала Анна Рудольфовна. — Я наблюдаю на вашем лице отсвет оккультного мироощущения. Вы — наш, мы — ваши… Практикуете?..
— Разве что молитвы да исихазм, — промолвил лукавый Василий Васильевич.
Минцлова смахнула бородавки пота, высыпавшие на выпуклом лбу.
— Я готова побеседовать с вами тет-а-тет, — вещала она. И хотя обращалась к Розанову, косила глаза на кардонку. — Готова даже к диспуту о методах духовных исканий. Но это — в обозримом будущем. Сейчас мне требуется остаться наедине с подопечным.
— Боря достаточно взрослый, чтобы управиться со своей жизнью без вашей опёки, — мягко возразил Розанов, пристально наблюдая за тем, как теософка очередной раз промокает кожу.
Неустанно дирижируя лорнеткой, Минцлова зацокотала о чём-то своём, теософском, но умолкла на полуслове и с ненавистью и подозрением уставилась на сжимавшего футляр Розанова.
— Что это у вас?
— Так, ничего. Шпаги, — скромно ответил Василий Васильевич и сделал движение, будто хотел спрятать футляр за спину.
Минцлова взбеленилась:
— Бросьте проклятые острия!.. Ну!
— Зачем же. Я их из футлярчика выну, — с улыбочкой, тряся бородкой от рвущегося наружу хихиканья, отвечал Розанов. — Николай Владиславович, возьмите, примерьте к руке. А чего это вы, Анна Рудольфовна, так переволновались?
Теософка набычилась на троицу ядром лба. Жилы у ней на висках набухли кровью. По лицу и шее струился водопад. Сбившийся с затылка на сторону, разболтавшийся клубок волос казался готовым ударить носорожьим рогом. Минцлова ворочала в орбитах глазными шарами, страшно и смешно.
За спинами троицы скрипнула дверь с лестницы, показался тюремщик.
— Я уйду и более не вмешаюсь… — бормотал он.
Сомнамбулой миновал личарда комнату и вышел за дверь. Мужчины проводили его удивлёнными взорами. Минцлова — запаниковала.
Зашуршали на полу газеты. Издав хриплый и оттого представлявшийся неестественным взвизг, теософка отпрыгнула от неуклюже встающего сторожа. Болтая головой и роняя ниточку слюны, тот безмолвно проследовал за первым личардой.
Брызгая слюной, Минцлова возопила:
