Они приехали на военный аэродром на окраине Москвы и несколько часов ждали вылета. Там подполковник еще раз огорошил своего подопечного. Он признался, что наверху рассматривают две возможные причины смерти Петра. Первая: гибель от рук американской или западногерманской разведки, чтобы таким бесчеловечным способом выманить Богдана в Далльгов и там похитить. Вторая: убийство собственной матерью (или хотя бы с ее ведома). Инге столько раз тщетно просила выпустить мужа в ГДР, что могла в отчаянии пойти и на это.
Бывалого агента эти слова привели в ужас. «После всего, что мне пришлось пережить из-за КГБ, – вспоминал он, – тот разговор стал последней каплей. Эти люди и впрямь думали, что мать способна прикончить сына, чтобы исполнился ее каприз». Рассерженный Богдан спросил у начальника: «Вы же не утверждаете, что моя жена убила ребенка?» Подполковник решил сбавить тон и пояснил, что кадровые офицеры разведки – такие, как они, – должны всегда быть начеку и учитывать любые версии. Скоро им доложат обстоятельства дела. А пока что, при такой скудной информации, надо смотреть в оба и держать порох сухим. На суде Сташинский показал: «Он сказал мне, что, ввиду обеих возможностей, необходимо, чтобы меня все время охраняли, и для этой цели он вызвал машину с сотрудниками КГБ». Оба сценария давали Лубянке удобный предлог держать агента под постоянным наблюдением во время пребывания за пределами СССР. Его шансы на успех таяли.
Сташинскому было над чем задуматься во время перелета из Москвы в Шпремберг – городок километрах в ста пятидесяти к юго-востоку от Берлина. Там, как и было запланировано, их с Александровым встретили коллеги по комитету. Один из них – седой мужчина, чьего имени Богдану не назвали, – курировал Инге. Он выразил неудовольствие тем, что Сташинский уже позвонил жене из Москвы и предупредил о приезде. Не стоило, мол, бежать впереди паровоза. Агенту во время пребывания в ГДР нельзя покидать Карлсхорст, а если он хочет проводить ночи с Инге, то ей остается только составить ему компанию. Новый знакомый объяснил, что положение в Берлине стремительно ухудшалось. Город якобы кишит вражескими шпионами. Сверх того, о Сташинском наводили справки некие подозрительные типы. Это подтверждало гипотезу генерала Барышникова о том, что западные разведки напали на след убийцы Ребета и Бандеры. Туманные обстоятельства смерти Петера еще более осложняли обстановку. Сташинскому ни в коем случае не следовало гостить у тестя и тещи в Далльгове – риск был слишком велик.
Богдан ответил, что осознает свое положение, но все-таки не станет ждать, пока КГБ заявит, что тучи рассеялись, и даст ему увидеть Инге. Он намерен позвонить ей и ехать к ней без промедления. Разве не ради этого ему дали добро на полет в Германию? Седовласому куратору пришлось уступить. Ночью 10 августа они сели в машину и направились в Далльгов
205.
Глава 30
Берлин
10 августа 1961 года – в тот же день, когда Сташинский прилетел в Шпремберг из Москвы, – жители советской столицы нарасхват брали утренние газеты. Пресса рисовала в красках торжественный прием, оказанный накануне второму советскому космонавту – Герману Титову. На Красной площади успешно приземлившегося героя встречали высокопоставленные лица и простые граждане. Титов стал вторым, кто облетел Землю на орбитальном космическом корабле. Юрий Гагарин, его предшественник, 12 апреля провел в космосе менее двух часов. Титов же 6 и 7 августа летал более суток, сделав вокруг планеты целых семнадцать витков – новый рекорд, новый повод для гордости за советского человека.
Хрущев еще раз лично приветствовал летчика-космонавта на трибуне Мавзолея. Советский Союз обогнал Америку – та выведет астронавта на орбиту только в феврале 1962 года. Первый секретарь упирал на мирное предназначение советской космической программы. Он с гордостью заявил ликующей толпе: «Космический корабль „Восток-2“ нес на борту не атомные бомбы, не какое-либо другое смертоносное оружие. Как на других советских искусственных спутниках Земли и космических кораблях, на его вооружении находились мирные научные приборы». При этом доклад майора Титова, напечатанный в «Правде», заканчивался тонким и в то же время грозным намеком, адресованным западным капиталистам: «Готов выполнить любое задание партии и правительства». Руководству оставалось определить, пустить ли в ход при следующем задании «мирные научные приборы» или ядерные боеголовки
206.
После предыдущей важной речи Никиты Сергеевича не прошло еще и трех дней. 7 августа он выступал намного дольше и куда воинственнее – давал ответ на слова Джона Кеннеди, произнесенные двумя неделями раньше. Молодой президент, который не провел в Белом доме и полугода, подробно остановился на все более тревожных событиях в Берлине и вообще в Германии. Он заявил американским слушателям, что признаёт законные интересы Советского Союза в Центральной Европе, готов к переговорам о Берлине, но отвергает язык ультиматумов, которым Хрущев пользовался, требуя вывода американских военных частей из Западного Берлина.
Кеннеди занял твердую позицию, показывая, что Соединенные Штаты не запугать. В речи 25 июля он заявил, что попросит у Конгресса дополнительно три миллиарда долларов на оборонные расходы. Армию США должны были пополнить восемь дивизий. Кеннеди уверял: «Мы стремимся к миру, но мы не сдадимся». Многим американцам казалось, что их 35-й президент слаб и нерешителен, а он понимал, что должен убедить их в обратном. Весной того же 1961 года он отказал в поддержке с воздуха десанту кубинских эмигрантов на «Острове свободы». В результате их авантюра обернулась полной победой Фиделя Кастро.
Хрущева речь Кеннеди только разъярила. Отвечая президенту по телевизору, он сравнил Берлин и Сараево 1914 года – теперь уже столица Германии могла стать местом, где разгорится пожар мировой войны. Хрущев утверждал, что советские дивизии могут быть переброшены на западные рубежи стран Варшавского договора и отразить американскую угрозу. Никита Сергеевич ссылался на недавнее совещание коммунистических партий Восточной Европы – те единогласно постановили поддержать требования Советского Союза: очистить Западный Берлин от армий НАТО и дать ему возможность превратиться в «вольный город», фактически в составе ГДР. При этом первый секретарь умолчал о новой встрече, прошедшей в Москве за несколько дней до его выступления. Там дали зеленый свет сооружению стены, что рассечет город и надолго отрежет одну его половину от другой.
Пока Хрущев отбивал атаки Кеннеди на трибуне, Вальтер Ульбрихт требовал у правительства ГДР отчета: все ли готово к постройке заграждения из колючей проволоки посреди Берлина? Затем планировалось возвести бетонную стену. Вождь восточногерманских коммунистов давно признался советскому генсеку, что другого способа остановить поток беглецов на Запад просто не знает. Хрущев стену одобрил. В начале августа, на совещании лидеров компартий в Москве, Никита Сергеевич заявил коллегам, что на кону само выживание ГДР – а значит, и безопасность каждого «государства народной демократии». Коллегам из стран Восточной Европы затея Ульбрихта пришлась не по душе. Более всего их волновали ответные меры Запада – экономические санкции, если даже не военные действия. Хрущев, однако, смотрел в будущее с оптимизмом. Соединенные Штаты ничего радикального не предпримут – таков, по его ощущению, был подтекст курса, избранного президентом Кеннеди. Как бы то ни было, первый секретарь не боялся риска. На совещании установили дату начала блокады Западного Берлина – ночь с 12 на 13 августа (с субботы на воскресенье)
207.
