Члены семей убитых, журналисты и зрители с нетерпением ждали, когда же появится обвиняемый. Впервые они увидели того, о ком уже так много знали (и кого многие так ненавидели), около девяти утра – полицейский ввел Сташинского в зал и усадил на скамье слева от возвышения для коллегии судей. «Итак, вот он! – писал сотрудник бандеровской газеты „Шлях перемоги“. – Это среднего роста молодой человек, с немного бледным лицом, волосы зачесаны наверх, губы поджаты, одет с чрезмерной элегантностью – темный костюм, темно-синий галстук, – словно только что вышел из парикмахерского салона. Вот он – убийца славной памяти Вождя, вот этот выродок, который войдет в историю как олицетворение подлости, подобно Иуде!»
Корреспондент газеты Frankfurter Rundschau четыре дня спустя описывал внешность обвиняемого намного сдержаннее. По его словам, Сташинский около 170 см ростом, у него приятное, умное лицо и весьма изящные руки. Все зрители заметили, насколько он бледен. Трудно сказать, стали тому причиной нервы или пребывание в четырех стенах на протяжении прошедшего года. Когда Сташинского ввели в зал, с ним заговорил его адвокат Гельмут Зайдель. Подзащитный, выслушав его, кивнул и поглядел на собравшихся. Он явно нервничал
275.
В Москве Богдан почти всегда в трудную минуту мог положиться на Инге. Она была рядом с ним и при побеге за железный занавес – но в зале суда не появилась. Сташинскую-Поль не пустили туда из опасения за ее жизнь. В журнале Stern сообщали, что она куда-то скрылась, после того как муж сдался американцам. Инге предполагала, что КГБ мог внести ее вместе с Богданом в список подлежавших уничтожению. Штази арестовало ее отца, и она боялась, что ее саму могут убить или похитить и вывезти в ГДР. Инге отказалась от гонорара в двадцать тысяч марок за интервью западно-германскому журналу. Как позднее выяснили журналисты, она уехала в Штутгарт под вымышленным именем и устроилась в парикмахерскую. Репортер газеты Hamburger Abendblatt проследил за Инге Поль и узнал, где она живет. Установив, что инкогнито раскрыто, органы правопорядка поселили ее в доме одного полицейского.
Жена перебежчика поддерживала контакт с Эрвином Фишером из федеральной прокуратуры – специалистом по расследованию шпионажа, который выступал обвинителем на суде над Хайнцем Фельфе, самым известным кротом Лубянки в рядах БНД. По прихоти судьбы Фельфе держали в той же тюрьме, что Сташинского. Благодаря этому раскрытый агент узнал, что встречи Богдана с женой проходили под надзором не в общей комнате для свиданий, а в клубе для персонала. Фельфе вспоминал: «К этим свиданиям Сташинский готовился с особой тщательностью. Бросалось в глаза, что перед каждым свиданием он надевал перстень с большим бриллиантом». Как бы то ни было, на процессе Инге так и не увидели. И полиция, и она сама боялись, что агенты КГБ выследят ее и уберут как нежелательную свидетельницу. Богдан предстал перед судом в одиночестве
276.
Глава 39
Верность или предательство?
В начале десятого часа в полный зал вошла коллегия судей. Все встали. Пятерым служителям Фемиды надлежало установить вину подсудимого – закон ФРГ не предусматривал в этом процессе присяжных. Возглавлял коллегию Генрих Ягуш, мужчина пятидесяти с небольшим лет, чье лицо украшали очки только с одной линзой. Председатель суда во время войны командовал танковым батальоном и потерял правый глаз. Теперь он специализировался на шпионских делах. В октябре 1959 года, когда Сташинский убил свою вторую жертву, Ягуша назначили главой третьего сената Верховного суда, который рассматривал дела по обвинению в государственной измене и шпионаже. Судья неумолимо посылал за решетку агентов Кремля и его сателлитов – это знали все участники процесса, включая Сташинского. Но слова, которыми Ягуш открыл процесс, дали Богдану слабую надежду на то, что в этот раз все пройдет по-другому
277. Имея в виду статью в Christ und Welt, Ягуш начал так:
Вскоре после составления обвинительного заключения по этому делу, в конце апреля 1962 года, уважаемый еженедельник с широкой аудиторией уже объявил подсудимого в пространном материале убийцей, напечатав его фотографии и описав поступки, установленные прокуратурой. На днях многочисленные ежедневные газеты опубликовали подобные комментарии, также дали снимки подсудимого и, не дожидаясь окончания судебного следствия, назвали его убийцей или политическим киллером… Как председательствующий на этом процессе я обязан оградить подсудимого от таких недопустимых преждевременных приговоров общественного мнения
278.
Затем началось рассмотрение дела. Зрители впервые услышали голос Сташинского, когда тот ответил на вопросы Ягуша, понимает ли он по-немецки и хорошо ли себя чувствует. Богдан долго готовился к процессу. Теперь он внимательно изучал выражения лиц каждого из пятерых судей. Председатель велел ему рассказать о себе, и обвиняемый начал с места и даты рождения: «Я родился 4 ноября 1931 года в Борщовичах Львовского повета. На момент моего рождения Львов и эта местность были под польским управлением, поэтому я был польским гражданином». Сташинский говорил невыразительным, монотонным голосом, держа руки за спиной, – словно ученик, который пересказывает заученный урок
279.
Ягуш обращался к подсудимому без неприязни и создал в зале пусть и не доверительную, но довольно спокойную атмосферу. Это помогло Сташинскому подробно рассказать, как по пути домой летом 1950 года его в поезде арестовала милиция. Ему было девятнадцать лет, и он далеко не в первый раз ехал без билета. Тогда его отпустили, но через несколько дней к ним домой пришел милиционер и вызвал Богдана на беседу в линейное отделение. Именно там он впервые увидел Константина Ситняковского – капитана МГБ. Офицер завербовал Богдана, угрожая его семье расправой.
Поведанная Сташинским история потрясла слушателей. Многие корреспонденты недоумевали: неужели в Советском Союзе и вправду КГБ вербует будущих шпионов таким способом? Но Ягуш, не первый год судивший агентов стран Варшавского договора, не нашел в этом ничего подозрительного. «Была ли это настоящая причина?» – допытывался он у подсудимого, желая выяснить действительно ли он испугался угроз. Тот ответил: «Я понял, что он уже знает и меня, и мое положение. Некоторые односельчане, знавшие еще меньше моего, давно уже были арестованы, а иные и сосланы в Сибирь. Так что мне стало ясно: то, что Ситняковский сказал о намерении нас арестовать, а родителей выслать в Сибирь, отвечает действительности и что такое тоже бывает. Я видел также и бесполезность борьбы украинского подполья».
