Многие зрители недоумевали, почему КГБ вообще решил ликвидировать Ребета. Этот журналист, видимо, не был связан с разведками стран НАТО и тем более их тайными операциями в Советском Союзе. Андрей вспоминал, что отец планировал уехать в Соединенные Штаты, поскольку большинство его единомышленников уже перебрались в Северную Америку. Он даже пошел на курсы токарей и только жена, отказавшись ехать за океан, удержала его в Западной Германии. Вопрос о том, почему Ребета убили двумя годами раньше Бандеры, не давал покоя и членам ЗЧ ОУН – но вовсе не из сочувствия к первой жертве Сташинского. Они годами доказывали всем вокруг, что именно бандеровцы, а не сторонники Ребета, несут угрозу власти Кремля над Украиной. Сверх того, они винили политического противника Бандеры в подрыве единства националистического движения – что было в интересах Советского Союза. После обнародования в ФРГ признаний Сташинского, среди эмигрантов пошел слух, что на Ребете убийца просто тренировался перед истинно важным заданием – ликвидацией Бандеры. Злые языки говорили, что КГБ сначала испытал стрельбу ядом на собаке, а потом и на человеке. Ребету просто не повезло
293.
В марте 1962 года Ханс Нойвирт решил объяснить выбор первой жертвы в письме Фрицу фон Энгельбрехтену – судье, который вел следствие. По словам Нойвирта, верхушка бандеровской ОУН отрицала какую-либо случайность убийства Ребета. Бандеровцы исходили из предпосылки, что «большевики слишком хорошо и трезво просчитывают варианты, чтобы подвергать себя риску преждевременного разоблачения без цели и ощутимой выгоды». Тем не менее, отбросив такую гипотезу, в ЗЧ ОУН не могли придумать ничего взамен. Все еще полагая, что оппозиция против Бандеры невольно играла на руку Москве, они не представляли, какую задачу выполняла проведенная операция. Нойвирт продолжал: «Таким образом, у большевиков нет сколько-нибудь очевидного мотива ликвидировать Ребета. Он им был скорее полезен благодаря оппозиционной деятельности». Впоследствии документ попал в руки вдовы убитого пять лет назад политика. Появление его текста в журнале, чьим редактором он в свое время работал, только усугубило недоверие между двумя группами националистов
294.
Ягуш в начале заседания показал Сташинскому фото мужчины, которого тот опознал как Льва Ребета. Судья затем огласил краткую биографию покойного: занятия на юридическом факультете Львовского университета (тогда еще в Польше), руководство националистическим подпольем после ареста Бандеры в 1934 году, членство в правительстве Украинской державы, провозглашенной во Львове без одобрения Гитлера в 1941 году, заключение в Освенциме, разрыв с Бандерой, издание газеты, ставшей рупором демократического направления в украинском национализме. Зачитав эту биографию, Ягуш задал подсудимому вопрос, не предполагавший ответа «да» или «нет»: «Что вы можете сказать о Ребете?»
Сташинский признал, что его представление о Ребете почти целиком сформировал куратор – Деймон. Подобно другим офицерам КГБ в Карлсхорсте, «Сергей» называл его газетчиком, деятелем идеологического направления. Начальство утверждало, что националистические газеты, вроде этой, распространяют антисоветскую пропаганду и не дают эмигрантам возвращаться на родину. Богдан ни разу не читал статей Ребета, так что он просто верил Деймону на слово
295.
8 октября Сташинский рассказывал о контакте с Иваном Бысагой – агентом КГБ, довольно близко подобравшимся к Ребету. Председатель суда подробно расспрашивал его о личном отношении к первоначальному плану Карлсхорста – похитить редактора «Украинского самостийника». Ягуш задал ему такой вопрос: «Верно ли, что вы смотрели на цель и на метод похищения так, как вам представил их Сергей?» Сташинский это подтвердил, признав: «Я был сотрудником КГБ и должен был исполнять данные мне задания». Судья не дал ему передышки: «Считали ли вы это правильным?» Богдан не отрицал. И выслушал в свой адрес следующее: «Есть разные люди среди идущих на сотрудничество с КГБ. Кто-то из них даже делает это с радостью. Вы, герр Сташински, относитесь к этой категории». Тот молчал – если не опешил, то предпочел держать язык за зубами. Зрители видели его смущение
296.
Ягуш перешел к орудию убийства. «Вы когда-нибудь уже видели это устройство?» – спросил он подсудимого, показывая трубку длиной 18 сантиметров, похожую на громоздкую авторучку. Витошинский в репортаже писал: «Зал внезапно погружается в мертвое молчание. Взгляды всех присутствующих устремляются на Сташинского». Тот ровным голосом ответил, что аппарат изготовили по его собственным чертежам, выполненным в ходе следствия. Ягуш уточнил, идентичен ли предмет тому, который будущему киллеру выдал «человек из Москвы». Богдан, держа трубку в руках, пришел к такому выводу: копия устройства той же длины, но несколько тяжелее.
Витошинский описывал это зрелище так: «Он вертит ее в руках, раскручивает на части и закручивает и объясняет, что, хотя аппарат „в принципе“ совсем похож на настоящий, которым он убивал людей, но все-таки несколько отличен от оригинала». Журналисту пришла в голову жуткая мысль: а что если в СССР наладили массовое производство пистолетов, один из которых привезли в Карлсхорст для Сташинского? Сколько летальных сердечных приступов могло произойти у врагов Кремля после вдыхания яда? Корреспондент продолжал: «Никто не может ответить на этот вопрос. Возможно, многие вообще уходят от ответа, успокаивая себя тем, что речь идет только о двух убийствах, в которых признался Сташинский». Сам подсудимый полагал, что из стрелявшего ядом пистолета – такого, каким он отравил Ребета, – раньше кого-то уже убили. Имя жертвы Богдан не знал, а расспрашивать начальство не решился бы. На суде он показал, что, когда «человек из Москвы» демонстрировал ему оружие, у него не было времени на размышления – эксперт немедленно стал обучать его стрельбе из этого устройства
297.
Когда в ноябре 1961 года признания Сташинского стали достоянием гласности, многие в кругах украинской эмиграции предположили, что первой жертвой советских киллеров оказался Данило Скоропадский – сын бывшего гетмана Павла, внезапно умерший в 54 года, хотя был здоров и полон сил. Это семейство единственное могло претендовать на звание украинской правящей династии XX века. Павел, родственник Ивана Скоропадского – гетмана начала XVIII века, – дослужился в российской армии до генерала, а в 1918 году сам взял булаву и правил под покровительством германских оккупантов до завершения Первой мировой войны. В бурной истории Украинской революции это был единственный период относительно долгой стабильности – семь месяцев. Гетман, чей режим рухнул в огне восстания, возглавленного левыми партиями, бежал из Украины вместе с отступавшими немцами. В межвоенное время он жил в Германии, руководимое им движение в духе консервативного национализма служило некоторым противовесом радикализму ОУН. В апреле 1945 года Павел Скоропадский получил смертельные раны от разрыва авиабомбы союзников. Дело отца – создание украинской монархии, основанной на территориальном, а не этническом патриотизме, – продолжил сын Данило. В 1948 году, в возрасте 44 лет, он возглавил гетманцев.
