— Счастливо добраться до тюрьмы, — пробормотал Илларион и постарался забыть о том, что случилось.
Он понимал, что по большому счету только сорвал злость на пешках. Хотя и они ради наживы готовы гробить людей. Добраться до тех, кто покровительствовал им, кто возил наркотики килограммами, Забродов не мог и не хотел, справедливо считая, что долг свой государству отдал сполна. Продажные же генералы найдутся всегда, они как зараза. Бороться с ними, конечно, можно, а искоренить нельзя.
«Молодец все-таки Феликс!» — Илларион прислушивался к звуку двигателя, к тому, как машина держит скорость.
Ни одна панель, ни одна деталька не отзывались вибрацией или дребезжанием, словно автомобиль был вырезан из цельного куска.
«Зря я на него сегодня наехал. Его теперешняя жизнь не позволяет действовать абсолютно свободно. Это я ни от кого не завишу, нет у меня ни семьи, ни детей, ни даже любимой работы. Есть только жизнь. Не совсем правильно рассуждаю, — усмехнулся Забродов, — теперь у меня есть и своя собака. Кличка Полковник может показаться кому-то обидной, но главное, пес на нее отзывается».
Забродов остался доволен машиной, убедившись, что лучшего мастера, чем Феликс, не отыскал бы ни за какие деньги. При всей своей независимости Илларион привязывался к старым вещам, с которыми в его жизни были связаны воспоминания, и «лэндровер» был одной из них.
— Теперь отдохнешь, — прошептал Забродов, поворачивая во двор и умудряясь при этом похлопать рукой по приборной панели — так, как хлопают верного коня.
«То-то пес обрадуется, с самого утра один сидит!» — подумал Илларион, распахивая дверцу.
Но не успел он даже поставить ногу на асфальт, как к нему подбежала соседка, которую он знал лишь в лицо. За руку женщину держала маленькая девочка. Для Забродова, не имевшего своих детей, все чужие были на одно лицо.
— Добрый вечер, — старательно и внятно проговорила трехлетняя девчушка, прежде чем ее мать успела обратиться к Забродову.
Чувствовалось, девочке с трудом далась эта фраза и она ужасно горда тем, что сумела выговорить сложные для себя буквы «р» и «ч».
— Извините, пожалуйста, — тараторила женщина, — я даже ваше имя и отчество забыла…
— Илларион меня зовут, — напомнил Забродов и краем глаза заметил большой чемодан и сумку, стоящие на крыльце подъезда.
— Тут такое дело… я никогда никого не прошу, всегда сама… — сбивчиво объясняла женщина.
— Я понимаю, что вы спешите на вокзал или в аэропорт, а такси не приехало, — улыбнулся Илларион.
— Да, — произнесла соседка и тут же замолчала.
— Садитесь. Сейчас заброшу ваши чемоданы. Вам куда?
— В Шереметьево. Я даже не знаю, мне так неудобно, это далеко, но другого выхода у меня нет. Я заплачу.
— Бросьте вы! С кем не случается.
Несмотря на то, что Забродов выехал из дому черт знает в какую рань, он ничем не дал понять соседке, что меньше всего ему хочется сейчас ехать в Шереметьево.
— Даже не знаю, как вас благодарить, — шептала женщина, когда, наконец, поверила в то, что успеет к самолету.
— У вас счастливое лицо, — проговорил Забродов, — а счастье — из разряда чувств, которые невозможно подделать.
* * *
В двухкомнатной убого обставленной квартире в районе Ленинградского шоссе царило оживление, щедро замешанное на девичьем смехе. В квартире жили три девчонки. Профессия, при помощи которой они зарабатывали на хлеб насущный, была самой древней. За неимением другого все трое торговали своим телом.
Все три девчонки московской прописки не имели, жили в городе нелегально. Квартиру для них снял сутенер Яша Клещ. Шляться по улицам без документов на руках было делом рискованным, попадать в неприятные истории не хотелось.
Работа начиналась ближе к вечеру и продолжалась всю ночь до утра. Когда темнело Яша вывозил своих подопечных на шоссе.
Галя из Житомира сидела на кровати, положив на колени старую телефонную книгу. В правой руке был стержень от шариковой авторучки. На телефонном справочнике лежала тетрадь, Галя писала письмо матери.
Две подруги охотно помогали ей:
— Слушай, Галька, ты написала свой матушке, что в Москве в магазинах есть все?
— Про это я в прошлый раз писала.
— Напиши, что ты ешь ананасы.
— Когда это я их ела?
— Ты все равно напиши, что ешь. Галя хмыкнула и написала:
«…А вчера у Жанны был день рождениями, мы ели ананасы. Очень вкусный фрукт!..»
— Эй, напиши еще, что зарплату нам не задерживают, деньги получаем в срок.
Галя написала и про зарплату.
— Слушай, слушай, ты забыла… напиши, чтобы сала прислали, только не очень жирного и не перекопченного. Слышишь, напиши.
— И про сало я писала.
— Еще напиши.
«…В общем, дорогая мама, у меня все хорошо. Только на работе устаю. Но это с непривычки. И девчонки говорят, что у них по первому времени так было…»
— Напиши, что ходили в Большой театр на «Лебединое озеро».
— Ты другие названия знаешь?
— Знаю, — засмеялась Жанна, — «Риголетто» называется.
— Что «Риголетто»?
— Яша так говорит. Кстати, напиши, что начальник у нас очень хороший, не обижает.
Галя написала о воображаемом начальнике. В глазах заблестели слезы, когда она выводила слова: «и совсем к нам не пристает». Затем Галя передала приветы всем родственникам, тетушкам, бабушкам, соседям и одноклассникам. Галина мама была учительницей младших классов, зарплату не получала уже три месяца.
Жанна подошла к подруге, глянула на исписанный листок и посоветовала:
— Ты бы, Галя, пятерку баксов маме послала. Положи в конверт.
— Дойдут?
— Не знаю… Что тебе — пять баксов жалко? Тут это не деньги.
— Ладно, положу.
Галя вытащила пять долларов из сумочки, расправила купюру, положила вместе с письмом в конверт, посмотрела на окно. Деньги просвечивались.
— Открытки у нас никакой нет?
Нашлась и открытка — с двадцать третьим февраля, старая, еще советская, но не использованная. Галя, сунула в конверт открытку, еще раз посмотрела на свет.
— Теперь порядок.
Она тщательно заклеила конверт и стержнем нарисовала несколько черточек, вывела адрес.
— Главное, не забудь сделать.
— Что?
— Не забудь в ящик бросить.
