– Хорошо для коленки. Но лодыжка, что с ней ни делай, быстрее не заживет. Так что я пытаюсь понять, что изменилось – кроме того факта, что теперь у меня есть стальные части тела.
– Будешь звенеть в металлодетекторах. – Я заехала подальше в палату. – Ничего, что я пришла? Я всегда ненавидела посетителей.
Хартли приподнял голову.
– Почему? Что ты имеешь против людей, которым ты нравишься?
– Не хотела, чтобы они видели меня такой, вот и все. Было так унизительно лежать на спине, немытой и практически голой, если не считать маленького хлопкового халатика.
– Тут мы с тобой различаемся, – сказал Хартли, склонив голову набок. – Меня отсутствие душа вполне устраивает. И нагота тоже.
Я выудила из рюкзака белый бумажный пакет.
– Что ты мне принесла?
– Итальянский сэндвич и чипсы. И «гаторейд».
– Я уже говорил тебе, что ты прекрасна?
– Каждый раз, когда я предлагаю тебе еду.
– Точно. Давай сюда. – Он протянул руку, и я передала ему пакет.
Потом посмотрела на капельницу и на поступающие ему в руку лекарства.
– Тебе вообще можно есть?
– Какая разница? Я умираю от голода. – Он развернул сэндвич и откусил от него. – М-м-м… – протянул он. – Красота.
– Я или сэндвич?
– Вы оба. – Он откусил еще. – Каллахан? Сколько времени ты пролежала в больнице?
От этого вопроса все у меня в груди сжалось. Несчастный случай не относился к вещам, которые мне нравилось обсуждать.
– Шесть недель.
У него округлились глаза.
– Это слишком долго для того, чтобы питаться реально кошмарной едой.
Я кивнула, хотя плохая еда не входила даже в первую десятку причин, по которым я не любила больницы.
– Сколько школы ты пропустила?
– Три месяца. Вернулась на последние пару недель. К счастью, я рано подала документы в Хакнесс. Так что письмо о зачислении пришло до несчастного случая.
– Но ты выпустилась со всеми?
– Как только я отправилась на реабилитацию, школьный округ прислал мне репетитора.
– Сурово.
– Разве? – Я вздохнула. – Все равно мне больше нечем было заняться. Уж лучше решать уравнения, чем просто сидеть целыми днями и думать. – Я указала на его колено. – Хочешь сказать, ты бы не предпочел прямо сейчас оказаться на экономике?
Он задумался.
– Да, но только если бы мне разрешили оставить сэндвич. – Он открыл пакет с чипсами и предложил их мне. Я взяла одну, и какое-то время мы молча хрустели. – Каково это было? Вернуться в школу в инвалидной коляске.
Я вздохнула.
– Ты всерьез собираешься заставить меня говорить на эту тему?
Он широко раскинул руки.
– Ты не обязана. Но ты же не откажешь больному…
– Это было именно так ужасно, как ты себе представляешь. Все, конечно, были со мной очень-очень милы, но легче от этого не становилось ни вот настолько. Я убивала любой разговор. Стоило мне подъехать, как люди мигом прекращали обсуждать то, что они обсуждали – выпускной или что-то еще. Им казалось, что при мне этого делать нельзя.
Минуту Хартли молчал.
– Нда. Фигово… А тебе обязательно было возвращаться?
– Нет… но дома было еще тоскливей. Родители все время были на нервах, и я подумала, что если вернуться в школу, то они смогут, ну, изводить себя немного поменьше. Мне было тошно находиться у них под микроскопом. – А теперь по-настоящему затошнило от этой беседы. – Дана сейчас тоже себя изводит. Завтра вечером станут известны результаты прослушивания.
Хартли опять слабо мне улыбнулся.
– Да? Если завтра меня выпустят из этой тюряги, то я зайду посидеть вместе с вами. Ну, и конечно сыграем с тобой пару матчей в хоккей.
– Непременно, – согласилась я.
***
На следующий день, вернувшись около девяти вечера из библиотеки, я увидела, что дверь в комнату Хартли открыта. Я заглянула к нему и обнаружила, что он сидит с подставленным под ногу стулом у себя на кровати.
– Привет, Каллахан, – сказал он и, вырвав из блокнота листок, смял его в шарик.
– И тебе привет. – Окинув его внимательным взглядом, я отметила бледность лица и усталость в глазах. – Ты неважно выглядишь.
– Спасибо за комплимент. – Он бросил скомканную бумажку в мусорку на другом конце комнаты. И, конечно, попал. Потому что это был Хартли.
Опираясь на костыли, я зашла к нему в комнату.
– Серьезно, у тебя все нормально?
– Нет, но будет. Второй день всегда самый ужасный, разве нет? Мне надо выспаться, вот и все. Ты же знаешь, что такое больницы. – Он покосился на меня снизу вверх.
– Да уж. – Осторожно, стараясь ничем не толкнуть его, я присела с ним рядом. – Сколько раз они будили тебя, чтобы проверить твои показатели?
– Не знаю. Сбился со счета. – Он наклонился к полу за бутылкой воды и допил то, что в ней оставалось. – Каллахан, ты не могла бы налить мне еще?
– Конечно, сейчас. – Я вскочила и, подцепив петлю у горлышка пальцем, поковыляла в ванную, где налила в бутылку воды. – Тебе уже можно снова принять ибупрофен? – спросила я, заметив стоящий на раковине пузырек.
– Черт, еще бы, – сказал он.
Я вытряхнула из пузырька две таблетки и убрала их в карман. Потом принесла ему бутылку воды. На Хартли было страшно смотреть. Страдающий и уязвимый, он был совсем не похож на себя. Поддавшись внезапному импульсу, я приложила к его лицу руку. И его большие карие глаза поднялись на меня.
– Температуры, вроде бы, нет, – проговорила я быстро. – Послеоперационные инфекции – это жуткое дело.
Он закрыл глаза и позволил тяжести своей головы прислониться к моей ладони. И я замерла. Я понимала, что должна отодвинуться, хотя мне хотелось совершенно иного – обеими руками обхватить его и крепко обнять. Я бы так и сделала, если б думала, что он разрешит.
Вздохнув, я скользнула ладонью по его плечу и вложила ему в руку бутылку с водой. Когда он выпрямился, я достала из кармана таблетки.
– Всего две? – спросил он. Его голос был хриплым.
– Но больше нельзя! Сколько ты обычно принимаешь за раз?
– Три или четыре, конечно.
– Хартли, там написано максимум две.
– Знаешь что, Каллахан? Давай-ка я сейчас на тебя сяду, а ты расскажешь мне, почему моя дозировка должна быть такой же, как у тебя. – Его рот улыбался, но до усталых глаз улыбка не добралась.
– Ну и язва ты, Хартли, – сказала я, чтобы спрятать волнение за него, и отправилась в новый поход в его ванную за третьей таблеткой.
