Она огромными глазами уставилась на него, а потом соскочила со стула и, словно испуганный заяц, понеслась по проходу к другому свободному месту.
– Я, между прочим, знаю, что ты пошутил, – сказала я, глядя ей вслед.
– Серьезно? – Хартли одарил меня новой улыбкой, такой лукавой и теплой, что я не смогла отвернуться, а потом, когда преподаватель начал постукивать по микрофону, шлепнул себе на коленки тетрадь.
Профессор Румпель выглядел на сто девять лет плюс-минус десять.
– Класс, – начал он, – об экономике говорят чистую правду. Ответ на любой вопрос в любом тесте один: спрос и предложение. – Старичок издал придушенное фырчанье в микрофон.
Хартли наклонился ко мне и прошептал:
– Думаю, это задумывалось как шутка.
От его близости моему лицу стало жарко.
– Мы попали, – шепотом ответила я.
Но, говоря по правде, я имела в виду только себя.
***
После занятия у Хартли зазвонил телефон, так что я по-дружески помахала ему и выехала из аудитории в одиночестве. А потом, проконсультировавшись со своей верной инвалидной картой, направилась к самой большой столовой на территории кампуса. Она была построена в тридцатых годах и когда-то вмещала в себя всех учащихся. Я медленно заехала в переполненное помещение. Передо мной уходило вдаль около сотни столов. Чтобы понять, куда ехать дальше, мне пришлось посмотреть, в какую сторону движется основная толпа.
Студенты шли мимо меня к одной из стен помещения. И я, лавируя между столами, поехала к чему-то, что выглядело как очередь. Сдвинувшись вперед, чтобы прочитать написанное мелом меню, я нечаянно наткнулась на девушку, которая стояла передо мной. Она круто развернулась с выражением раздражения на лице, но потом опустила глаза и поняла, что ее стукнуло.
– Извини! – произнесла она торопливо.
Моему лицу стало горячо.
– Извини, – отозвалась я эхом. За что она просит прощения? Это ведь я, балда, наехала на нее.
Странно, но когда ты сидишь в инвалидной коляске, то люди, в которых ты врежешься – даже если ты отдавишь им ногу, – в девяти случаях из десяти обязательно извинятся. Это было так нелогично и еще почему-то выводило меня из себя.
Я нашла конец очереди. Но потом заметила, что у всех, кто там стоял, были подносы и столовые приборы. Выкатив себя из очереди, я нашла подносы и вилки с ножами, после чего снова вернулась в конец. Находиться в очереди в инвалидной коляске значило иметь на уровне глаз чужие зады. Именно так выглядел мир, когда мне было семь лет.
Хартли
Клянусь богом, если б у типа, который делал мне сэндвич, были связаны руки, он и тогда не смог бы двигаться медленней. Я стоял там с пульсирующей болью в лодыжке и дрожью в здоровой ноге, и к тому времени, как он передал мне тарелку, думал, что вот-вот вырублюсь.
– Спасибо, – сказал я. Взял правой рукой тарелку, потом зажал подмышкой правый костыль и попытался было, не держась за ручку, пойти, но потерял равновесие и, чтобы остаться в вертикальном положении, прислонился к витрине. Мой костыль со стуком брякнулся на пол.
Облом. Хорошо, хоть сэндвич не катапультировался с тарелки.
– Привет хромоногим! – раздался голос у меня за спиной.
Я обернулся, но Кори нашел не сразу, потому что высматривал кого-то одного с собой роста. Спустя неловкое мгновение я опустил глаза и увидел ее.
– Каллахан, – сказал я. – Ты видела мой изящный маневр?
Она с улыбкой забрала у меня тарелку и поставила ее себе на поднос.
– Не убивай себя во имя… – она посмотрела в тарелку, – хлеба с индейкой. Я могу понести его вместо тебя, если ты возьмешь мне такой же.
– Спасибо, – вздохнул я. Отпрыгнул на одной ноге в сторону и стал ждать, когда все тот же медлительный тип слепит ей сэндвич на ланч.
***
Спустя несколько часов (я могу немного преувеличивать) на нашем подносе оказались два сэндвича, чипсы, печенье, мое молоко и ее диет-кола.
– Кажется, я вижу свободный столик вон там, в соседнем штате, – пробурчал я и заковылял вперед.
Кори тоже подвезла свою попку к столу, где я расчистил для нее парковочное место, убрав с дороги тяжелые деревянные стулья, а потом рухнул на стул и сам.
– Господи боже мой. – Я уткнулся в ладони лбом. – Это заняло всего-навсего в семь раз больше времени, чем должно.
Кори передала мне мою тарелку.
– Ты совсем недавно травмировался, да? – спросила она, забирая с подноса свой сэндвич.
– Так заметно? Неделю назад на предсезонных сборах в хоккейном лагере.
– В хоккейном? – На ее лице появилось странное выражение.
– Ну… Видишь ли, я сломал ногу не на игре – так оно, по крайней мере, было бы не особенно тупо. Но я сломал ее, упав на скалодроме.
У нее отвисла челюсть.
– Порвались веревки?
Не совсем.
– Возможно, веревок там не было. И еще, возможно, было два часа ночи. – Я поморщился, потому что было нисколько не весело рассказывать симпатичной девчонке о том, какой ты идиот. – И я, возможно, был пьян.
– Упс. Значит, ты даже не можешь сказать людям, что стал жертвой неудачного силового приема?
Я выгнул бровь.
– Каллахан, ты что, любишь хоккей?
– Типа того. – Она покрутила в руках чипсину. – Мой отец работает хоккейным тренером в школе, – сказала она. – А мой брат Дэмьен год перед выпуском был вингером в вашей команде.
– Да ладно? Ты младшая сестра Каллахана?
Она улыбнулась, отчего ее голубые глаза заблестели. У нее была убийственная улыбка и румянец, словно она только что закончила марафон.
– Именно так.
– Видишь, я знал, что ты клевая. – Я сделал глоток молока.
– Значит… – Она взяла в руки сэндвич. – Если твоей травме всего неделя, то у тебя, наверное, сильные боли.
Я пожал плечами, прожевывая еду.
– Одну боль я бы еще смог перетерпеть, но с гипсом просто до ужаса неудобно. По полчаса одеваться. И устраивать цирковые представления в душе.
– По крайней мере, у тебя это временно.
Я застыл с полным ртом, обескураженный собственной глупостью.
– Блин, Каллахан. Слушать, как я ною насчет двенадцати недель в гипсе… – Я отложил свой сэндвич. – Ну и дебил же я.
Она покраснела.
– Нет, я ничего такого не имела в виду. Честное слово. Ведь если тебе нельзя немного пожаловаться, то и мне тоже нельзя.
– Почему? – Мне казалось, я только что доказал, что у нее есть полное право жаловаться. Особенно когда вокруг бегают дебилы вроде меня.
