Как сказал нам Имрон, джихадисты одобряют удары не только по Западу, но и по собственным властям.
«Почему считаются приемлемыми насильственные действия против соотечественников-индонезийцев?» – спросила я.
Он посмотрел мне прямо в глаза. «Джихадисты считают, что любые представители власти – шайтаны, поскольку не следуют мусульманским законам. А раз они неверные, их убийство вполне оправданно». С этой точки зрения бары, ночные клубы и бордели – враждебный исламу разврат, ответственность за который несут власти.
После многих лет перевоспитания в тюрьме Али, по его словам, все еще стремится к исламской государственности, но отвергает насилие в качестве средства достижения этой цели. Теперь он считает возможным исламское государство, терпимое к этнокультурному и религиозному многообразию, и старается убедить в этом других. Вместе с Насиром Абасом – инструктором, обучавшим его в Афганистане, – Али занимается дерадикализацией джихадистов, находящихся в индонезийских тюрьмах. Методами диалога и дискуссии они внушают заключенным из числа террористов мысль о том, что насилие противоречит исламу и что индонезийские власти не являются противниками мусульман.
Терроризм – сложное многофакторное явление. Один из таких факторов – дилемма «жесткость – свобода». Она затрагивает условия, в которых образуются террористические группировки, а также причины их привлекательности. Это знание может быть полезным для предотвращения подобных случаев и выработки мер противодействия.
Битва глобалистов и националистов
Дилемма «жесткость – свобода» лежит в основе многих других мировых геополитических событий. На первый взгляд может показаться, что это не относится к взлету популистских политиков в 2016 году: Марин Ле Пен во Франции, Маттео Сальвини в Италии, Геерта Вилдерса в Нидерландах и Виктора Орбана в Венгрии. Но на самом деле это следствие все того же культурного рубежа: истосковавшиеся по жесткости националисты сопротивляются поборникам свободы – глобалистам.
Успехи крайне правых европейских партий, как и Брексит и победа Трампа на выборах 2016 года, стали возможны во многом благодаря людям, испытывающим нарастающую тревогу по поводу экономического спада и подрыва общественных устоев в быстро изменяющемся мире. Лидеры-популисты всего мира с готовностью эксплуатируют желание этих людей вернуться к жесткому общественному устройству. Часть французов боится нарастания иммиграции и винит прибывающих в страну в росте терроризма и засорении истинно французской культуры. Выступающая с позиций французского национализма Ле Пен апеллирует именно к их озабоченности. Наши опросы французских избирателей в преддверии выборов 2017 года продемонстрировали примерно то же, что и наши американские опросы относительно популярности Трампа: люди, в наибольшей степени чувствующие себя в опасности, хотели большей жесткости и, соответственно, собирались голосовать за Ле Пен. Хотя в итоге Ле Пен проиграла выборы, рост ее популярности – пример того, как рубеж между жесткостью и свободой обозначает себя в мировой политике.
Разумеется, это далеко не единственный пример. Схожие проблемы волновали сторонников партии «Закон и справедливость» в Польше: они видели в глобализации угрозу и хотели утвердить более строгое понятие национальной идеи. Сторонники австрийской Партии свободы и немецкой «Альтернативы для Германии» также видели в растущей численности иммигрантов угрозу экономике, безопасности и культурной идентичности. Как показывают исследования политологов Рональда Инглхарта и Пиппы Норрис, резкий взлет популизма во всех этих странах был в большой степени негативной реакцией на мультикультурализм и глобализацию. «Во всех этих случаях граждане восставали против культурного расслоения», – сказал мне Инглхарт. Люди благосклонно воспринимали дискурс новых лидеров, потакающих их обеспокоенности и предлагающих верное средство – возврат к жесткому социальному устройству, где каждый гражданин знает свое место.
Надуманные экзистенциальные угрозы выживанию и культурной идентичности можно считать одной из причин возрастания количества неонацистских движений по всему миру. Например, начиная с 2014 года в Германии наблюдается рост числа экстремистов крайне правого толка, хотя до этого их численность неуклонно снижалась на протяжении многих лет. В 2016 году в Соединенных Штатах начитывалось более 900 ксенофобских организаций всех мастей – неонацистов, куклуксклановцев, белых националистов, неоконфедератов и скинхедов. Это на 17 % больше, чем в 2014 году.
В августе 2017 года в Шарлотсвилле, штат Вирджиния, состоялось одно из крупнейших мероприятий белых расистов в новейшей истории США – марш «Объединенных правых», протестовавших против переноса памятника генералу-конфедерату. Демонстранты стразу же вступили в стычки с контрпротестующими, и акция переросла в пугающую вспышку насилия. При наезде автомобиля на толпу контрпротестующих погибла 32-летняя Хизер Хейер и более 30 человек получили увечья.
С тех пор американцы бьются над проблемой истоков агрессивности ультранационалистов – выступавших под боевыми знаменами конфедератов и скандировавших расистские лозунги под транспарантами со свастикой. Часть из них открыто демонстрировала свое огнестрельное оружие. Что ими двигало? Психологи Патрик Форшер и Нур Ктейли опросили более 400 человек, считающих себя альтернативными правыми. Результаты опроса говорят сами за себя. В отличие от опрошенных в контрольной выборке белые националисты говорили, что под угрозой находится непосредственно их жизнь. Особое беспокойство они испытывали по поводу растущего числа иммигрантов, лишающих американцев рабочих мест. Участие в экстремистской группировке было их способом реакции на страх остаться не у дел. Как мы уже знаем, при появлении любой угрозы – физической, экономической и даже духовной – группы сплачиваются, а вслед за этим появляется негативное отношение к аутгруппам.
Националисты подогревают антииммигрантские настроения по всему миру. По данным опроса, проведенного международной маркетинговой фирмой Ipsos в 24 странах, каждый второй респондент полагал, что иммиграция чревата нежелательными переменами в его стране. Из 17 тысяч опрошенных половина считала, что в их стране слишком много иммигрантов, и лишь 28 % полагали, что иммиграция положительно сказывается на экономике. В 2015 году исследовательский центр Pew установил, что жителям Соединенных Штатов при упоминании об иммиграции чаще всего приходит на ум слово нелегальная.
Возможно, не столь же очевидно, что подобные антииммигрантские предрассудки порождают порочный круг. Данные моих исследований показывают, что такие настроения сплачивают иммигрантские общины во всех странах мира и подвергают их риску радикализации. Это элементарно: когда иммигрантов дискриминируют и заставляют чувствовать себя «культурными отбросами», они делаются восприимчивее к вербовке радикалами, которые играют на этих чувствах и принимают в свои ряды с распростертыми объятиями.
В 2015 году мы с коллегами провели опыт с целью исследовать отношение к дискриминации и баланс мусульманской и американской идентичностей у приблизительно двухсот живущих в Соединенных Штатах мусульман. После прочтения описания вымышленной радикальной группировки, якобы готовой к экстремистским действиям в защиту ислама, участники опыта должны были оценить степень своей готовности поддержать эту группировку. Кроме этого, мы спрашивали, насколько радикально они понимают ислам – например, считают ли приемлемым насилие. Подавляющее большинство в нашей выборке хотело интегрироваться в Соединенные Штаты, и лишь единицы демонстрировали какие-то признаки радикализации. Однако некоторые действительно чувствовали социальную отчужденность – они уже не принадлежали к культуре своих предков, но и не отождествляли себя с американской культурой. В плане культуры они чувствовали себя бездомными. Те из них, кто вдобавок к отчужденности ощущал и дискриминацию по отношению к себе, были особенно подвержены риску перехода к радикальному мировоззрению.
