– Не пробьет, – поглядывая то на массивную баррикаду, то на застрявший посреди улицы легкий танк, пробормотал дядька Петро. Танк то и дело взревывал, пытаясь перевалить через обломки.
– Нипочем не пробьет. Калибр у него маловат, – согласился старшина. – А саперов эти не подпустят, – он кивнул на дом, в котором засели эсэсовцы.
– Нипочем не подпустят, – в тон ему тоже согласился дядька Петро. – Может, того… Доложить? Пусть «катюшу» пришлют да вынесут тут все, к лешему?
– «Катюш» на всех не хватает, – продолжая жевать ус, мрачно буркнул старшина. – Или ты нашего замполита не знаешь? Он нам вместо одной «катюши» очень много и громко «только вперед!» выдаст – и пойдем мы с одними автоматами «ваффенов» выкуривать. А мне неохота перед самым концом войны помирать.
– Ты, старшой, говори да не заговаривайся, – с неожиданной строгостью оборвал его дядька Петро. – Мы не возьмем, американцы в Берлин войти могут, а я против! Потому как они фашистяк помилуют. А я – нет, – глухо закончил он, и от того, как это было сказано, Колька снова поежился.
– А что пацан с нами – забыл? – озлился старшина.
– Я не пацан! – обиженно вскинулся Колька. – И я не боюсь!
Сколько ж можно? Ну да, прибавил он себе годов, когда к роте прибился! Просто понял в 44-м, когда наши стали немцев гнать, что если будет просто так сидеть, то война закончится без него – и не отомстит он ни за погибшего батьку, ни за мать, ни за Светку-одноклассницу. А поскольку был Колька парнем здоровым, умудрился в свои пятнадцать выдать себя за восемнадцатилетнего. Правда, старшина с дядькой Петром его быстро раскусили, но гнать не стали – некуда, от Колькиной улицы одни головешки остались. Но теперь-то, когда он год провоевал, могли б уже пацаном не звать!
– Год провоевал, а все пацан безмозглый! – немедленно перекинулся на сторону старшины дядька Петро – они всегда объединялись, подвернись только случай Кольку жизни поучить. – В обход надо идти, – заключил дядька Петро. – Не всюду ж они этих баррикад понастроили. Танк проведем и «ваффенам» в тыл ударим…
Старшина коротко кивнул.
– Так и сделаем! – и возмущенно ткнул Кольку в плечо. – Ну ты, рядовой, совсем распустился! То спишь на ходу, то ешь на посту!
– Ничего я не ем! – совсем обозлился Колька. Да что ж они целый день попусту цепляются!
– Да? – насмешливо прищурился старшина. – А кто чавкает, как свинья, на весь Берлин слышно, небось аж Гитлер в своем бункере облизывается!
– Не я, – растерянно помотал головой Колька, потому что теперь и впрямь услышал чавканье. Будто кто-то, давясь от жадности и роняя изо рта, торопливо запихивал себе в рот громадные куски и тут же тянулся за новыми… Звуки были тихими и отдаленными, точно жрали в одном из окрестных разрушенных домов.
Длинная, как фонарный столб, черная тень протянулась поперек разбитой снарядами мостовой.
Все-таки год на войне – это год на войне. Автомат в руках у Кольки забился в длинном лающем кашле. Мальчишка повел дулом, ловя в прицел фигуру, вынырнувшую из-под горящего дома. Очередь вспорола асфальт, прошлась по ногам, человек покатился кубарем. И тут Колька увидел, что к груди он прижимает трубу фаустпатрона.
– Стреляй его, не то с собой рванет! – заорал старшина.
Извиваясь, как червяк, человек закатился под днище танка… Глухо бухнуло. Танк подпрыгнул и медленно завалился на бок, точно прямо из асфальта вдруг выскочил гигантский кулак и дал ему в брюхо. Громадный костер взвился из мостовой, перемалывая и засевшего под днищем эсэсовца, и сам танк. Как хищный цветок, огонь сомкнулся над орудийной башней.
Только что казавшиеся пустыми полуразрушенные дома ожили. Ударили десятки автоматных очередей, изо всех подвалов сыпанули такие же длинные, черные – похожие на чертей багровые тени вскачь понеслись по стенам и мостовой…
– «Ваффены» обошли! – заорал Петро.
– Уходим! – рявкнул старшина и, отстреливаясь на бегу, все трое кинулись в проулок.
Перепрыгивая через груды битого кирпича, они бежали по узкому и извилистому переулку, а сзади топотали «ваффены» – много, не меньше десятка. Ноги у старшины расползлись на щебне, он рухнул плашмя, тут же перевернулся на спину и выпустил очередь от живота. Сзади раздался крик. Один из эсэсовцев упал.
Гулкий залп, как из пушки, ахнул на весь переулок, заметался, отталкиваясь эхом от стен. Колька извернулся, вскидывая автомат над головой. С верхнего этажа из охотничьего дробовика в него целился ветхий дед.
– Ах ты ж, гроссфатер! – вслепую паля по окну, заорал мальчишка.
– Ходу, ходу! – старшина уже стоял на ногах. Дядька Петро перекатился, уходя от выстрелов, и побежал впереди, на ходу сбрасывая опустевший автоматный рожок. Очереди эсэсовцев молотили в мостовую.
Переулок кончился, из узкого проема между домами открывалась площадь – старинные дома в кружок и островерхая немецкая кирха посредине, выглядевшая странно целой и даже нарядной в размолоченном в руины городе. Цветные стеклышки в больших круглых окнах – и те целехоньки!
Из общей картины выпадали только старый и ржавый немецкий танк со снятыми гусеницами, мертво застывший на развороченной булыжной мостовой.
– Не нравится мне это! – крикнул старшина, но сзади снова ударили выстрелы. – А говорили – в Берлине с боеприпасами плохо!
Они выскочили на площадь.
– Прыгай! – сам не зная почему, заорал Колька, сигая в сторону.
В тот же миг неподвижный танк ожил – и нацеленное точно на выход из переулка орудие плюнуло огнем. Колька никогда еще не видел снаряд так близко. Окутанное огненным ореолом длинное хищное тело с гулом пронеслось над головой – из переулка ахнул взрыв… раздались страшные крики.
– Медаль товарищу немецкому стрелку от советского командования – за уничтожение группы эсэсовцев! – Петро солнечно улыбнулся, поднимая голову от мостовой. – Э, да он сердится!
Засевший в танковой башне стрелок, похоже, понял, что попал по своим. Длинное орудие с ржавым скрипом закачалось, опускаясь.
Колька бегом рванул за старшиной. С неожиданной резвостью танковая башня крутанулась следом, и снаряд с грохотом ударил в фасад дома у них за спиной. Уцелевшие стекла рухнули вниз мелким колючим водопадом, щеку полоснуло болью, на ворот гимнастерки закапало теплое. Из пустых проемов полыхнуло пламенем – внутри занялся пожар. Кольке показалось, что он слышит то ли женский, то ли детский крик, и чей-то силуэт промелькнул на фоне извивающихся, как щупальца осьминога, языков огня. Но разбираться было некогда.
– За церковь! Пока он перезаряжает! – заорал, вскакивая, старшина.
Колька его не слышал – уши точно пробками заложило, – но и так понятно.
Перезаряжал невидимый стрелок на удивление проворно – новый снаряд едва не накрыл всех троих, лишь каким-то неслыханным, самим непонятным рывком они вырвались вперед. Вместе с вывороченными из мостовой булыжниками взрывная волна проволокла их по земле. Колька почувствовал, как его хватают за плечи, тащат – вместе с дядькой Петром они закатились под прикрытие кирхи.
