— Увы, таковой факт имеет место, — согласилась я. — Но все-таки, вы начали рассказывать про Владислава Курагина… Что между вами произошло?
— Простите, отвлекся от темы, — кивнул Семенихин. — Я к тому все это говорю, чтобы было понятно, почему, собственно, у нас с ним завязалась дружба. Помимо того, что у нас есть общее увлечение, Владислав умеет располагать к себе людей. Он общительный, обладает глубокими познаниями в разных областях, и я считал его более опытным прозаиком, потому и спрашивал совета. Влад писал уже романы, хотя его жене ни одно из больших произведений Курагина не понравилось. Но так как у него имелся опыт написания вещей большего размера, чем рассказы, я советовался с ним. У меня, как я говорил ранее, были некоторые наработки, которые как-то следовало составить вместе. Объединить их одним сюжетом, что ли. Был бы у меня готов костяк произведения, не составило бы особого труда оформить его в самостоятельный роман, но как сделать такую базу, я не имел представления. Я совершил глупость, когда показал Владу фрагменты своего произведения, даже на флешку ему скинул, чтобы мой якобы друг в свободное время посмотрел их. Ну и что вы думаете? Совета Влад мне не дал, зато немного позднее на собрании «Диалога» прочел свой собственный рассказ, сюжет которого, не побоюсь этого слова, подло своровал у меня! Представляете, какой подонок? Я ему доверил свои наработки, думал, что он порядочный человек, а Курагин попросту обманул меня, воспользовался мною! Ну естественно, я не смог сдержать негодования. Пытался обойтись без публичных оскорблений — после собрания позвал его в сторонку и сказал, что воровать чужие идеи — низко и подло. И подобный поступок характеризует его не просто как лицемера и предателя, но и как непрофессионального писателя, у которого полностью отсутствует воображение и опыт.
— И что же Курагин? — спросила я.
— А что — ничего, — пожал плечами Максим. — Сказал, что я не написал рассказ, а он создал его, потому что в голову якобы пришла подобная мысль, и вообще, ни о каком плагиате речи идти не может. Вроде все уже написано до нас, поэтому невозможно создать какую-то новую идею, ну и прочее в том же духе. Короче говоря, мы разругались, и больше я общаться с ним не стал.
— И у вас не возникло желания отомстить такому подлому человеку? — осторожно полюбопытствовала я, делая ставку на то, что Семенихин проговорится, хотя бы словом обмолвится, чтобы у меня появилась зацепка.
— Конечно, возникло, — кивнул Максим как ни в чем не бывало. — И я отомстил ему!
— Да что вы говорите? — У меня дыхание перехватило: похоже, разгадка дела Курагина близка, я даже не думала, что так легко выясню имя преступника! Неужели наконец-то удача повернулась ко мне лицом?
— Отомстил изощренно, как подобает писателю! — продолжал Семенихин. Ага, сейчас я узнаю про угрозы, хотя странно, почему Максим так запросто рассказывает об этом совершенно постороннему человеку? Хотя если он просто запугивает Курагина, то никакого преступления нет, наверно, Семенихин уверен, что за угрозы не сажают.
— Вот, взгляните, — ухмыльнулся Максим, кивая на ноутбук. — Сейчас, минутку.
Он щелкнул мышкой, открывая текстовый документ. Интересно, что я там увижу? Записки с угрозами? Слишком просто и банально, хотя кто разберет этих писателей.
— Прошу, — он пригласил меня сесть за стол. Я уставилась на экран монитора и прочитала:
«Труд писателя».
«Всю свою сознательную жизнь, сколько себя помнил, он всегда знал, чем хотел заниматься в жизни. Даже в детстве, спроси его кто-нибудь, кем он будет, когда вырастет, ответ сразу приходил ему в голову, и он отвечал, нисколько не раздумывая. Это было ясно как день. Быть писателем — вот самая заветная мечта его жизни. Он решил, что обязательно добьется своей цели, чего бы это ему ни стоило. Ведь голова его была полна самых разных идей и историй, готовящихся прорваться наружу оглушительным потоком и превратиться в захватывающий, ни на что не похожий роман. Книги других писателей он читал постоянно, набираясь мастерства. Однако все рассказы и новеллы казались ему несовершенными — в них постоянно чего-то не хватало. Одних авторов он осуждал за бедность описаний, других — за чрезмерную вычурность повествования, третьих — за скудность сюжета. Нет, если бы он сочинял эти романы, они оказались бы в тысячу раз лучше. В этом уж он был уверен наверняка.
Каждое утро начиналось для него с чашки кофе и нескольких сигарет. Выпуская в воздух комнаты густой табачный дым, он вглядывался в его очертания, и в них угадывались новые закрученные сюжеты, замысловатые фабулы и повороты событий. Удовлетворив потребность в таком своеобразном завтраке, он надевал свою любимую черную рубашку и отутюженные, без малейшей складочки брюки — идеальная одежда блестящего сочинителя. Был бы в его гардеробе сюртук, он непременно бы облачался в него, но увы, такой детали одежды у него не имелось. Затем он брал серебряную пепельницу, пачку дорогих сигарет — специально припасенных для такого повода, — и садился за письменный стол. Проверял, насколько остро заточен каждый карандаш — их непременно должно было иметься несколько штук, чтобы не отвлекаться на заточку, когда очередной грифель затупится. В ящике стола — стопка чистых листов бумаги. Бумагу он всегда покупал нелинованную и дорогую, на которой приятно писать и вносить поправки.
Словно любимую драгоценность он доставал стопку писчей бумаги и перелистывал приятно пахнущие странички, грезя о моменте, когда они будут готовы рассказать самую занимательную, самую правдивую и невероятную историю. За новой сигаретой он закрывал глаза, и перед его взором мелькали отрывки из чьих-то жизней, странные повороты сюжета, загадочная развязка и кульминация романа. Это было сродни божественному откровению. Он упивался каждым мгновением чудесных предчувствий романа, рвущегося из него, как ребенок, готовый вот-вот родиться. Голова была полна метафор, эпитетов и олицетворений, которыми он готовился наполнить свое повествование. Какой невиданный поток мыслей, воспоминаний и впечатлений мечтал он выплеснуть на чудесную бумагу, как хотел он потрясти всех своих будущих читателей, как представлял себя в ореоле славы и известности… Да, это были необыкновенные, чудные мгновения каждого его творческого утра.
Докурив очередную сигарету, он брал в руки карандаш, задумчиво вертел его в пальцах, а затем доставал первый лист из стопки бумаги. Задерживал дыхание, с нетерпением покусывая губу, растерянно теребил мочку уха. Проверял, как пишет карандаш — достаточно ли тонкие следы он оставляет на листе.
А потом откладывал и карандаш, и бумагу. Ведь за всю свою жизнь он так и не написал на своих драгоценных листах ни единого слова».
— Что это? — удивилась я, закончив чтение.
— Рассказ, который я посвятил своему бывшему другу, Владиславу Курагину! — самодовольно пояснил Семенихин. — На следующем собрании «Диалога» я его зачитал, вместе с посвящением, и, хотя никто, включая Леонида Сергеевича — это наш председатель, — ничего не понял, Владислав сразу сообразил, что к чему. Этот рассказ буквально взбесил его — видели бы вы, какое у него было выражение лица! Я думал, что после собрания он попытается мне даже морду набить, но нет. До рукоприкладства дело не дошло — Влад покинул собрание, не дождавшись конца. Все, конечно, удивились, а я понял, что отомщен.
