Источником богатства остается природа, источником прогресса – государство. Эксплуатируя природу, государство оказывает благодеяния народу, а в благодарность ожидает стабилизации и сакрализации. Один генерал за другим обещал Венесуэле мир и справедливость; правители менялись переворотами, но беда была не в них, а в нефти. Природные богатства, подкрепляемые иностранными долгами, превращали политиков в волшебников, которые делают прогресс – преображение природы и народа – главным содержанием своего шоу. На волне успеха государство превращается в фетиш, на спаде – в проклятие. Советский Союз и Венесуэла дают примеры того, как хорошо нефтяное богатство соответствует социалистической идеологии. Такие государства не умеют зарабатывать деньги, но отлично знают, как их распределять. Нефть является для них настоящим спасением, вторым и главным – в сравнении с народом – телом. На деле, однако, социалистические идеи порождены эпохой угля, знавшей большие коллективы и пролетарскую дисциплину; союз этих идей с нефтяными капиталами всякий раз оказывался неорганичным. Социальные государства – веймарская Германия, Америка Нового курса, Европа после Второй мировой войны – создавались в послевоенные периоды; все эти общества еще были связаны с традициями угольной эпохи.
Наука о проклятии
Политическая наука много знает о сырьевой зависимости. Глядя на грешную землю с очень удаленной точки зрения, ученые сравнивают разные случаи от Норвегии до Нигерии и от Голландии до Аляски. Но посчитав корреляции и регрессии, ученые переходят на язык метафор, рассуждая о «болезнях» и «проклятиях». Результаты расчетов, как известно, зависят от выборки. В основополагающей статье 2001 года «Препятствует ли нефть демократии?» калифорнийский профессор Майкл Росс просчитал данные по пятидесяти странам, от Кувейта до Киргизии, которые признавались зависимыми от экспорта нефти и минералов; ни Россия, ни Советский Союз в этот список не вошли. Зато его недавняя книга «Нефтяное проклятие» (2012) включает большую и интересную главу о России. Межстрановая статистика показывает, что зависимость страны от экспорта углеводородов препятствует ее демократическому развитию и останавливает рост человеческого капитала. Последние примеры – Венесуэла, Иран, постсоветская Россия – демонстрируют это правило с особенной наглядностью. Но так бывало не всегда; есть страны, которые справились с собственной нефтью успешнее других. Главный вывод из богатой литературы о сырьевом проклятии состоит в том, что в нем нет ничего фатального – такого, чего нельзя преодолеть серьезным и сосредоточенным усилием, основанным на знании опасности. Сырьевая зависимость является не проклятием, а вольным выбором. Чем выше цены на нефть и чем менее продуктивна остальная часть национальной экономики, тем соблазнительнее эта ловушка.
Майкл Росс перечисляет четыре особенности нефтяных доходов: они велики – правительства петрогосударств наполовину больше, чем у их соседей, не имеющих нефти; большая часть казны зависит не от налогов с граждан, но от прямых доходов с государственной собственности; доходы нестабильны, потому что зависят от мировых цен на нефть и от природных условий; и наконец, они непрозрачны и секретны. Все это делает нефтяные доходы оптимальным способом обогащения элиты. Благодаря малой трудоемкости нефти петрогосударства оказываются независимы от народа: он им не особенно нужен, лишь бы не причинял беспокойства. Поэтому для таких государств характерна сословная структура – жесткое разделение между несменяемой, живущей в роскоши, хорошо охраняемой элитой и населением, недалеко ушедшим от натурального хозяйства. Элита всегда оправдывает существование своими менеджерскими способностями и заботой о людях. Действительно, часть сверхдоходов она может перераспределять в пользу населения. Поскольку у получателей этих благ нет возможности влиять на них, расходы часто оказываются непродуктивными. Политэкономический принцип демократии – нет налогов без представительства – в петрогосударствах не работает, потому что они не зависят от налогов. Только нефть способна на генерацию таких финансовых потоков, которые заменяют налогообложение целых государств. Прежние формы ресурсной зависимости – сахар, хлопок – были частичными: элита порабощала часть населения, но другая часть оставалась свободной. Нефть ставит в зависимое положение почти всех. Это не совсем рабство, но и не совсем свобода.
Нефтяное проклятие имеет гендерный аспект. Сравнивая положение женщин в разных арабских странах, Майкл Росс показал, что женщины более образованны, чаще работают и имеют меньше детей в тех странах, которые лишены нефти. Причина в том, что такие страны развивают другие – часто текстильные – производства, в которых традиционно заняты женщины; давая несравненно меньший доход, чем нефть, текстиль способствует гендерному и классовому равенству. Разница очень значительна: в одних странах женщины составляют четверть рабочей силы, в других меньше 5 %, и при этом все эти страны являются мусульманскими. Те страны, которые имеют больше всего нефти (Саудовская Аравия, Ирак, Ливия), имеют меньше женщин в своих представительных органах, чем страны, в которыx мало нефти (Марокко, Тунис, Ливан).
По данным ООН, добыча ископаемых ресурсов по всему миру является таким сектором экономики, которому, как и военно-индустриальному комплексу, свойственно самое большое гендерное неравенство; поэтому результаты, полученные для арабских стран, было бы интересно проверить в России, Украине и других постсоветских странах. Действительно, здесь к 1 % населения, занятому в нефтегазовой промышленности, надо добавить еще примерно 5 % населения, занятых охраной труб, денежных потоков и самих олигархов, – и все эти солдаты, офицеры и охранники тоже являются мужчинами. Чтобы отразить не только политэкономические, но и гендерно-психологические черты этого человеческого типа, я называю его «петромачо». Военно-нефтяные нужды и традиции создают тот гендерный дисбаланс, который знает любой наблюдатель, как бы он ни терялся в объяснениях.
Итак, петромачо, или 1–2 % населения, которые заняты в добыче нефти и газа, и 4–5 %, которые заняты безопасностью, обеспечивают государственный бюджет и перераспределяют его нефтегазовые доходы. Еще есть большая группа юристов (в России около 1 %, вчетверо больше, чем в Германии), которая занимается разрешением конфликтов. Их общая забота не создание капитала, но его защита – охрана труб и банков, границ от врагов и элиты от населения. В общем, возникают два класса граждан: привилегированное меньшинство, которое добывает, защищает и торгует ценным ресурсом, и все прочие, чье существование зависит от перераспределенной ренты с этой торговли. Такая ситуация создает жесткую структуру, похожую на сословную. Подобно тому как охрана от пиратов была ключевой задачей в торговле табаком и сахаром – так и персонал безопасности занимает верхние позиции в нефтезависимой экономике. Узким местом является не добыча, но транспорт, и особенно его безопасность. Поэтому нефтяники редко становятся лидерами нефтедобывающих стран; раз за разом ими оказываются военные и разведчики – специалисты по безопасности.
В идеальном варианте такая страна превращается в нефтегазовую корпорацию, которая осуществляет прямые поставки сырья внешним потребителям, отвечая за безопасность добычи, транспорта и экспорта. Но так не получается. В стране живет много народа, который мешает этой конструкции. Две трети газа и одна четверть нефти, добываемой в России, расходуются на внутреннее потребление; правительство ищет пути сокращения этих расходов. С точки зрения государства, живущего экспортом нефти, само население является излишним. Это не означает, что люди должны страдать или умирать, государство будет заботиться о них, но только в таких формах, в каких оно само захочет. Вместо того чтобы быть источником национального богатства, население превращается в объект благотворительности со стороны государства.
