Пока он работал над своим «Опытом о народонаселении», Соединенные Штаты приобрели Луизиану. В эти деньги, доставшиеся новому повелителю французов, превратились зерно и рыба, произведенные и проданные Североамериканскими Штатами. Со своей стороны, новое американское государство почти вдвое расширило территорию, пригодную для ирригации и вспашки. В год публикации «Опыта» французские войска заняли Египет, житницу классической древности; британский флот не смог им помешать. Наполеон думал, что пушки правят миром, но Мальтус считал, что им правит зерно. В 1802 году он посчитал, что импортное зерно, завозимое из Америки и балтийских стран, кормило около двух миллионов британцев, больше 20 % населения. Он бил тревогу: импорт зерна не вопрос одной экономики, в случае неурожая за границей, войны или блокады настанет массовый голод. Правительство рассуждало примерно так же; в 1803 году парламент принял первый пакет Хлебных законов (Corn Laws), ограничивавший импорт хлеба. Цены на зерно поднялись, производство его увеличилось. Все виды пошлин, экспортные и импортные, были еще усилены по окончании войны в 1815 году.
Известия из Америки были главным источником знаменитого эссе Мальтуса. Он ссылался на Франклина, аббата Рейналя, капитана Кука, Гумбольдта и других путешественников и мигрантов. Их травелоги были отмечены верой в прогресс, критикой рабства, недоверием к испанским колониям и восхищением перед ростом Северной Америки. Франклин с восторгом писал о том, как успешно Америка заселяла себя, завозя новых людей и давая им новые возможности. Он считал, что население Северной Америки удваивается каждые 20 лет; Мальтус проверил цифры и удлинил цикл до 25 лет. Знал это и Адам Смит; ни в одной колонии прогресс не был так велик и быстр, писал он. В Англии и большей части Европы население удваивалось каждые 400 лет. Но Мальтус озабоченно писал о том, что американский рост даже в мечтах нельзя переносить на сами Английские острова. Не надо обманывать избирателя, писал Мальтус: «Разница между Англией, в которой не возделаны только бесплодные участки, и Североамериканскими Штатами, где можно за бесценок купить громадные участки плодородной земли» – эта разница была огромной. Из нее следовала и другая разница, и сегодня остающаяся актуальной: североамериканский рабочий получал в день доллар, а английский – около двух шиллингов.
Мальтус ужасался грядущему дефициту зерна как раз тогда, когда британская экономика все менее от него зависела. Он знал о растущих урожаях картофеля, который быстро распространялся в Ирландии, только что присоединенной на основе Союзных актов 1801 года. Более трудоемкий, чем злаки, картофель мог поддерживать больше людей с одного акра, и население Ирландии увеличивалось несмотря на нищету. Но трактат Мальтуса игнорировал огромные поставки сырья и энергии, которые Великобритания получала из своих бывших и настоящих колоний в Атлантике. Главным из этих импортируемых ресурсов был сахар и его производные, например ром, которые обеспечивали британцев огромным количеством дешевых калорий. Сахар не упоминается в «Опыте» 1803 года; не упоминает Мальтус и рабовладельческие плантации в британской Атлантикe.
Между тем его семья владела огромной плантацией на Ямайке; торговля рабами и сахаром была основой состояния, унаследованного Мальтусом. Он охотно поддерживал связь со своими родственниками, владевшими сотнями рабов. Биографы Мальтуса писали о его неуверенности в связи с сахарным рабовладением, о расщеплении между частным интересом и публичным дискурсом в отношении этой темы; психоаналитики говорили бы здесь о подавлении или вытеснении. Адам Смит, который много рассуждал о колониях, отрицал их экономическую пользу: свободная торговля дала бы больше обеим сторонам. Знаменитая Джейн Остин, тоже связанная с колониальным рабовладением Вест-Индии родственными и финансовыми связями, часто упоминала известия с сахарных островов в своих романах, посвященных жизни английских поместий; Эдвард Саид видел в этом элемент социальной критики, хоть и не вполне явный. У Мальтуса трудно найти такой мотив.
Знаменитый трактат Мальтуса – ранний пример ресурсной паники, для которой характерно сосредоточение публичного внимания на отдельно взятом ресурсе, который воспринимается как близкий к истощению и сулящий катастрофу. Мальтус не делал прямых выводов из своей модели, но они были ясны читателю. Единственный способ преодолеть или отсрочить кризис состоял в том, чтобы раздвинуть границы страны за счет территориальных приобретений, вывозя население в колонии и завозя оттуда продовольствие. Мальтузианская паника оказывалась эмоциональным оправданием империализма.
Мальтус стал знаменит именно благодаря своему «Опыту о народонаселении»; но он продолжал преподавать и писать еще несколько десятилетий, подведя итоги в своей поздней и менее известной книге «Принципы политэкономии». Теперь он мог опираться на труды Рикардо и его понятие ренты. Для Мальтуса то было выражение самого ценного свойства земли – ее способности кормить больше людей, чем на ней работает. Разница и составляет ренту, которая принадлежит третьему лицу, землевладельцу. Классическая теория очищала экономику от антропологии и демографии, Мальтус соединял их. От Гумбольдта и других путешественников по Америкам он знал удивительный факт. В теплых землях, имевших легкий доступ к еде (например, кукурузе и бананам), процветали «лень и скука». Вместо того чтобы служить стимулом к развитию, плодовитость почв подрывала производительную деятельность. В хороший год мексиканские крестьяне могли поддерживать свои семьи, работая на полях один-два дня в неделю; они не делали запасов, и, когда наступал плохой год, деревни вымирали от голода. Этой печальной картине способствовала неравномерность земельных владений. Беды в испанской Америке шли от серебряных шахт и сельской нищеты, иначе говоря, неравенства. Справиться с избытком капитала и недостатком спроса могла, по мнению Мальтуса, только дальняя торговля; но все плоды торговли доставались узким слоям элиты, которая богатела еще больше, а экономического роста все не было.
Одно из ключевых слов этой «Политической экономии» – лень. Переходя от далекой испанской колонии к близкой английской, Мальтус проводил грустные аналогии между Мексикой и Ирландией. Проблема связана, полагал он, с освоением картофеля. Подобно мексиканской кукурузе, ирландский картофель более продуктивен, чем привычные злаки: чтобы прокормить семью картошкой, нужно меньше земли и труда. В результате Ирландия могла «прокормить больше людей, чем занять». Для Мальтуса это расхождение – путь к праздности. Если землевладелец располагает избытком рабочей силы, ни у кого нет мотивов к улучшению земли. Ренты остаются низкими, время нечем занять, и это вырабатывает «навыки ленивой жизни». Многие современники отмечали лень, свойственную ирландскому сельскому работнику, но Мальтус намекает здесь и на лень высших классов. Он видит в неспособности испанской Америки и британской Ирландии справиться с «ленью» порочный круг, который потом будет описывать экономика развития. К концу столетия сходный конфликт между «ленивыми» хозяйствами, которые выживали картофелем, и товарными, зерновыми, хозяйствами, вновь возник в Восточной Пруссии и Западной Польше. Немецкие колонизаторы считали славянские деревни непродуктивными; располагая государственной помощью, прусские поселенцы эксплуатировали или вытесняли польских крестьян так же, как англичане это делали на своих «плантациях» с ирландцами. Научное обоснование этой «внутренней колонизации», как называли этот процесс с прусской стороны, дал молодой социолог Макс Вебер, и он использовал тогда расистские конструкции типа «славянской лени».
