И по прошествии этих двух недель я возвращался к своей армейской жизни и продолжал колесить по Европе со своими сорока солдатами. Признаться, мне почти стыдно рассказывать о том, как я служил в армии!
Я с нетерпением ждал того дня, когда снова смогу вернуться к своему бизнесу, и был полон веры в себя и желания продолжать. Вдохновение, которое получает мир моды от парижских дизайнеров, несравнимо ни с чем. Париж — лаборатория моды, именно там рождаются все новые идеи. Французы смешивают ингредиенты и экспериментируют, не торопясь. (Работа этой лаборатории дорого обходится: именно поэтому стоимость одной вещи для производителей с правом копирования составляет около полутора тысяч долларов.) Американские дизайнеры в 1950-е на девяносто восемь процентов находились под влиянием парижских, хотя немногие готовы были признать, что «их» идеи на самом деле взяты из французских коллекций и замаскированы под «свои» в нью-йоркских мастерских. Разумеется, в том нет вины американских дизайнеров: наша система, ориентированная на большой бизнес и получение прибылей, не оставляет времени для настоящего творчества. Но настала пора гигантам американской моды обустраивать свою лабораторию. Парижская мода haute couture одряхлела и еле держится на ногах, нельзя больше жить по законам старого мира.
Как видите, в армии я весело провел время. Весной в Париже проходил великолепный костюмированный бал для студентов художественных училищ, и все направляли свою творческую энергию на создание невероятных костюмов. Помню, как ехал по парижским улицам, высунувшись в люк такси на крыше, потому что был одет гигантским лобстером с большой головой и клешнями, не помещавшимися в салон. Я остановился в Hotel de Vendome, где жили Нона и Софи. В их комнатах сохранился весь декор со времен императрицы Евгении. Софи очаровала владельцев отеля, и те разрешили мне поселиться в номере с мансардой и видом города всего за два доллара за ночь. Почтенные постояльцы отеля были весьма обескуражены, увидев, как я спускаюсь по парадной лестнице в костюме лобстера из ночных кошмаров. Но французы благосклонно относятся к людям с фантазией, и весь город, кажется, радовался студенческому балу. Помню, как мы свободно носились по улицам города, водили хороводы между столиками уличных кафе на Елисейских полях, вызывая переполох среди посетителей. Некоторые из нас были почти голыми!
Блаженная свобода
После армии мне отчаянно хотелось скорее вернуться в Нью-Йорк и шить, шить, шить шляпы — как можно больше новых шляп! Я демобилизовался в июне 1954 года и провел лето в доме у своего армейского приятеля Джека Беркарда на Лонг-Айленде. Его мама разрешила мне устроить небольшую мастерскую в подвале их дома, и там я сшил небольшую коллекцию шляп.
В декабре я нашел скромный кирпичный особнячок на Пятьдесят четвертой улице на Вест-сайде. Здесь разместилась моя мастерская на последующие восемь лет. Это был дом с узким фасадом, зажатый между отелем Dorset и спортивным клубом. Я арендовал первый этаж за сто сорок долларов в месяц, — очень недорого для такого места. В голове роились идеи, как там все переделать. Владелец, мистер Кэй, был известным реставратором произведений азиатского искусства и работал исключительно с миссис Дорис Дьюк. Дорис часто сидела у меня в салоне и рассказывала про свой сад в поместье в Нью-Джерси — мистер Кэй обустраивал превосходные японские сады.
В кирпичном особняке с высокими потолками раньше располагалась уродливая ночлежка, и чтобы вернуть ему былое благородное очарование, потребовалось призвать на помощь все мое воображение. На первом этаже находилась небольшая приемная, за ней — коридор с лестницей на второй этаж, где размещались квартиры, а в глубине дома — просторный салон. Это был типичный нью-йоркский особняк из кирпича, обитый темными деревянными панелями по моде рубежа XIX–XX веков. Мне было невыносимо на них смотреть, и я тут же покрасил их в белый. Владельцев чуть удар не хватил, когда они увидели свои прекрасные деревянные панели, выбеленные, как лицо гейши. Чтобы скрыть контраст между «моей» частью дома и остальной, мне разрешили отделить мои две комнаты стеной — таким образом, я смог полностью распоряжаться своей половиной узкого дома. В то время в Нью-Йорке действовал дурацкий закон, запрещавший отрезать коридор от остальной части дома, поэтому я оставил в стене двухметровый проем и закрыл его венецианской шторой. Всех моих нью-йоркских знакомых шокировала идея использовать штору вместо двери. А я доверял людям, и за годы меня лишь ограбили лишь однажды, и то моя собственная клиентка, которая украла шарф из русского соболя (спрятала его под пышной юбкой). Хозяева дома были очень добры ко мне и разрешили сделать навес над центральным входом и поставить по обе стороны от двери топиарии в форме женских голов. Эти деревца привлекали немало внимания к моему салону и стояли на улице в дождь и снег, я украсил их длинными висячими сережками из пластика — подвесками от люстры.
Я особенно гордился своими рождественскими и пасхальными инсталляциями: в праздники я давал волю своей страсти к украшательству. На Пасху все восемь ступеней лестницы были усеяны тюльпанами и лилиями, а деревца в виде голов я красил свежей зеленой краской и вплетал им в прически цветы. На Рождество я отрывался по полной. Как-то раз я принес сотни веток, покрасил их белой краской и соорудил настоящий лес на ступенях и в витринах. Ветки были двухметровыми, и я повесил на них тысячи крошечных зеркал. Они плясали на холодном зимнем ветру, и отражающийся в них дом тоже танцевал.
А вершиной всего этого великолепия были два громадных — больше, чем в натуральную величину — красных павлина, расшитых блестками. Они стояли наверху лестницы по обе стороны от двери вместо топиариев. Эффект был невероятным: моя инсталляция привлекала не меньше туристов, чем елка в Рокфеллер-центре. Но, по правде говоря, мои художественные изыски никогда не способствовали увеличению покупательского потока. Люди боятся магазинов, которые оформлены слишком шикарно, боятся заходить внутрь. Однако для меня это был чудесный повод дать волю фантазии. К тому же на Рождество шляпы покупали редко.
На втором этаже особняка жила известная модель. Ослепительная красотка, она позировала в том числе и в моих шляпах и приводила в гости своих знаменитых бойфрендов, среди которых был Али Хан и столько кинозвезд, что я даже начинать перечислять не буду. А в глубине второго этажа обосновалась француженка, дизайнер платьев — очень жизнерадостная дама. Часто, сшив — от и до своими руками — очередное платье, она выходила выгуливать его в El Morocco при полном параде. Ее салон был темным и загадочным, как французский будуар, она жгла благовония, и их экзотический запах часто проникал и в квартиру этажом выше, принадлежавшую нашей домоправительнице — степенной, практичной немецкой фрау из Пруссии. Фрау хозяйка постоянно удивлялась нашей француженке. В самые холодные дни зимы француженка жаловалась, что в комнате не работает отопление, и тогда хозяйка в толстом шерстяном белье и десяти свитерах спускалась по лестнице, освещаемой лампочкой в пятнадцать ватт, с огромным термометром в кулаке — шла доказывать мадам, что отопление отлично работает. Она стучалась в дверь и, к изумлению своему, обнаруживала француженку в одних трусах и лифчике, хотя на улице был холод и десять градусов. А дело в том, что мадам не могла работать одетой, вдохновение к ней приходило, только когда она бегала в неглиже. Хозяйку это приводило в бешенство, она начинала дико орать и до смерти пугала моих клиентов.
