На нашем этаже жила и девяностолетняя миссис Лила Тиффани, известный в Нью-Йорке персонаж: она играла на аккордеоне на улице у Карнеги-холла. Если вы когда-нибудь бывали на концерте в Карнеги-холле, вы наверняка ее видели: она сидела там в летнюю жару и зимний холод. Миссис Тиффани была одним из тех удивительных эксцентричных созданий, которые делают Нью-Йорк самым колоритным местом на Земле. В самый холод она сидела на старой картонке от яиц в трех или четырех пальто, надетых одно поверх другого, завернув ноги в газету и упаковочный картон. У нее было совершенно фантастическое лицо — желтоватое, прорезанное длинными глубокими морщинами, и а глаза пронзительно смотрели из-под копны серебристых волос, которые украшала старая красная фетровая шляпа с выцветшими розами и страусиными перьями. Как-то раз я сделал ей новую шляпу, но она не смогла ее носить — сочла слишком шикарной. Тогда я посоветовал ей поспать на ней пару недель. Она была заядлой собачницей, в какой-то момент у нее было тридцать три собаки. Выгуливая своего пса холодными зимними вечерами, я часто подходил к ней, и она грела руки в его шерсти. Однажды в полнолуние миссис Тиффани неважно себя чувствовала, и старая балерина пригласила ее отдохнуть и посмотреть «Лебединое озеро». Бедная миссис Тиффани с трудом доковыляла до дивана времен императрицы Евгении и села, подстелив себе коричневый бумажный пакет. Начался танец лебедя, выключили свет, и миссис Тиффани вскоре уснула. Когда лебедь умер, она проснулась и обнаружила, что бумажный пакет пропал. По ее словам, в нем была тысяча восемьсот долларов. Мы всполошились, начали искать пакет, но так и не нашли.
А через несколько дней в студию танцовщицы (которая была практически нищей) привезли два восхитительных дивана, обитых белой тканью с узором «дамаск». Увидев новую мебель, миссис Тиффани прокляла танцовщицу и ее квартиру, а в особенности — прекрасную статую Венеры из белого каррарского мрамора, самую драгоценную вещь, принадлежавшую умирающему лебедю. В тот вечер у миссис Тиффани было видение: куча змей проползают под дверь квартиры балерины и обвивают холодную статую. Она проснулась, выскочила из кровати и еще раз прокляла статую. Я воспитан в ирландском католичестве и не верю в колдовство, но на следующий же день статуя опрокинулась и разбилась на тысячу кусочков! Разумеется, никто не знал наверняка, были ли у старушки деньги в том коричневом пакете, а кроме хозяйки, в комнате находилось еще много людей. На следующий день миссис Тиффани подрядила меня нести в банк пакеты с мелочью: ей нужны были деньги на аренду. Я-то был не против, думал, у нее всего пара небольших пакетов — но когда подошел к ее квартире, у двери стояли огромные мешки с монетами, заработанными за пять лет музицирования на улице! Еще миссис Тиффани была очень суеверной и в пятницу, тринадцатого, всегда пела песни, призывающие удачу и отпугивающие нечисть.
Мои клиентки обожали мой новый салон, для них это был совершенно непривычный опыт. На концертах в Карнеги-холле по пятницам бывали все, а вот в богемные апартаменты при концертном зале никто ни разу не поднимался. Мой салон процветал, и я презентовал четыре коллекции. В эти годы я в качестве эксперимента открыл второй бутик на Мэдисон-авеню, но пришел к выводу, что тамошняя публика похожа на саутгемптонскую: много людей заходило посмотреть, но никто из них не разбирался в высокой моде. Наверное, поэтому салоны кутюрье так редко располагаются на первом этаже зданий: люди, которые забредают просто так, с улицы, не тратят вдруг несколько сотен долларов на модную одежду. Клиенты приходят к кутюрье по рекомендации. В мире высокой моды выше всего ценится личное доверие. В бутике на Мэдисон-авеню работала внучка одной из моих богатых клиенток. Романтичная натура и модница, она каждый день одевалась под настроение. Я с нетерпением ждал ее прихода, ведь ее образ поразительно менялся изо дня день: она могла полностью изменить прическу и макияж, сегодня явиться кокеткой, искрящейся как кубок с шампанским, а назавтра одеться как суровая школьная учительница из Новой Англии. Она была настоящей актрисой и так заговаривала зубы клиентам, что продала бы им целую улицу. Ребята из местных кафе были ее рабами: мне приходилось ждать кофе часами, а Гэй едва вешала трубку, как в дверь уже стучался запыхавшийся курьер. Под Рождество, когда торговля шла не ахти, Гэй вставала в витрину и делала вид, что украшает ее, а собрав под окном большую толпу, выбегала на улицу и притворялась, будто любуется своим творением. На самом деле ее задачей было завлечь в магазин мужчин, и Гэй это удавалось: они слетались на нее как пчелы на мед. За одного из них она впоследствии вышла замуж. Она была моей лучшей продавщицей: капризные матроны изливали ей все свои проблемы, и в конце каждой сентенции она продавала им шляпу. Мы не успевали делать шляпы, так быстро они у нее расходились. Но проблема заключалась в другом: наши шляпы были слишком дорогими для уличной торговли, — поэтому мы закрыли бутик и сосредоточились на продажах через закрытый салон в Карнеги-холле, спрятанный от посторонних глаз. Я всегда считал так: если вы продаете действительно хорошие вещи, клиентки найдут к вам дорогу, где бы ни находился ваш салон. Главное, чтобы он был расположен удобно и в центре.
К 1960 году я уже не сомневался, что дни шляпников сочтены. Я все еще неплохо зарабатывал на своих пожилых клиентках, по-прежнему носивших шляпы, но чувствовал, что моему неуемному творческому духу не хватает места развернуться. Кроме того, мы с моими матронами постоянно конфликтовали: им нужны были скучные неинтересные шляпы, а меня тянуло к новаторству. Мы были как огонь и вода.
Бесплодные попытки продать сколько-нибудь интересные вещи женщинам с Восточного побережья заставляли меня опустить руки. Причем моим противником были силы намного более могущественные, чем неприятие оригинальности в дизайне. Все продажи в высокой моде завязаны на желании клиенток соответствовать определенному шаблону. Особенно распространен такой подход среди завсегдатаев модных кафе и клубов, где все хотят лишь одного — пробиться в высшее общество. Мне всегда было стыдно работать с такими людьми. Иногда в моем салоне велись такие жесткие антисемитские разговоры, что я не сомневался: второе пришествие Гитлера не заставит себя ждать. С самого начала своей карьеры в моде я слушал эти разговоры и ужасался, для чего эти люди используют высокую моду. Бедная, бедная мода! Она становится невинной жертвой глубоко укоренившейся ненависти. Мой салон был всегда открыт для всех. Мои работы обожали в Jet и Ebony и всегда отводили им много места. Много лет я устраивал шляпные показы в Гарлеме, и это были самые волнующие шоу на моей памяти: гарлемская публика действительно ценила оригинальные идеи. Реши я снова открыть магазин, я бы всерьез рассматривал Гарлем. Гарлемские леди умеют носить шляпы как никто, и чем шляпа оригинальнее, тем она им больше нравится. А клубная публика, мне кажется, просто завидует богатству, накопленному нуворишами с Седьмой авеню. Конечно, агрессивнее всего пробивают себе дорогу в высшее общество именно жены нуворишей, но они же носят самую оригинальную одежду. В общем, тема это животрепещущая, в салонах кутюрье только о том и говорят. Но мне кажется, женщинам пора забыть этот смехотворный бред и носить модную одежду просто ради удовольствия. Ведь красивые вещи приносят радость.
