— Мне нравятся выступления мимов. У нас в Халоге ничего такого нет. — Ингегерд по-девчоночьи рассмеялась и хлопнула в ладоши. — А вот и они! Я о них заговорила, и они появились. Разве я не великая волшебница?
Ршава заставил себя кивнуть, хотя магия, которой она его очаровала, была стара как человечество и не имела ничего общего с тем, что обычно считают волшебством. Он понадеялся, что неудовольствие не отразилось на его лице. Не важно, что думала Ингегерд о мимах, — прелат их недолюбливал. По его мнению, они превратили царящую во время праздника свободу во вседозволенность. То, что все при этом радовались и смеялись, ничего для него не значило. Есть разница между тем, что популярно и что правильно, — а если нет, то ей следует быть.
Первой труппой мимов оказалась компания женщин, одетых по-мужски, что стало бы скандальным — и даже противозаконным — в любой иной день года. Несколько минут они расхаживали с важным видом, изображая, что работают, а затем собрались, очевидно, в таверне, где с поразительной скоростью напились. Когда к ним вышла подавальщица, она оказалась не только женщиной, одетой как женщина, но и настолько легко, что рисковала подхватить простуду и обморозиться, в местном-то климате! Переодетые мужчинами женщины уставились на нее разинув рты, будто никогда прежде не видели столь восхитительного создания.
Женщины на площади смеялись и аплодировали, а мужчины отпускали сальные шуточки. Закончив представление, мимы торопливо скрылись в боковой улочке, а их место заняла группа мужчин, переодетых женщинами. При этом они щеголяли бородами и демонстрировали волосатые ноги, что делало их женоподобные ужимки еще смешнее — во всяком случае, для мужской половины зрителей. Их представление стало почти зеркальным отражением предыдущего. Забросив домашние дела, «женщины» принялись сплетничать и поглощать в невероятных количествах пиво. Чем больше они якобы выпивали, тем фривольнее становились их разговоры — судя по тому, как они жестикулировали и покачивали бедрами. Зрители-мужчины хохотали от души, зрители-женщины сыпали колкостями. Все разразились радостными воплями, когда мимы, не переставая кривляться, завершили представление и двинулись восвояси.
Следующей вышла группа крепких и широкоплечих видессиан, в кольчугах и светловолосых париках. При виде этого зрелища все взревели: мимы изображали пьяных халогаев. Те искали любви и драки, и представление завершилось яростным взаимным мордобоем.
Ршава взглянул на Ингегерд. Она смеялась не меньше стоявших вокруг видессиан и неожиданно для Ршавы поймала его взгляд.
— Халогаи действительно так ведут себя, когда напиваются, — сказала она, — и они действительно напиваются.
— И ты это признаёшь?
— А зачем же мне отрицать правду? Но обычно мы при этом не такие смешные.
Следующая группа изобразила эпарха Зауца напыщенным дураком. Зауц поступил так, как ему оставалось: хохотал вдвое громче всех остальных.
В любой день года, кроме одного, высмеивание прелата стало бы делом не менее рискованным, чем оскорбление эпарха. В день зимнего солнцестояния правила менялись. Нет — в этот день все правила отменялись! Труппа мимов, сменившая тех, кто издевался над Зауцем, высмеяла Ршаву. Представлявший его мужчина был облачен в голубое одеяние, лысина заменила миму тонзуру. На голове у него красовалась небольшая золотистая — скорее всего, из полированной бронзы — корона, напоминающая всем о родстве прелата с императором.
Лицо у псевдо-Ршавы было постоянно нахмуренным, причем эту хмурость явно усилили гримом, чтобы ее было видно на расстоянии. Он не одобрял все, что видел: от продавца колбасы до красивой девушки. И еще он произносил обличительную — безмолвную, разумеется, — проповедь с кафедры. Судя по тому, как мим постоянно указывал на свою корону, а время о времени даже снимал и стучал ею по кафедре, обличал он Стилиана.
Метод Зауца подходил и Ршаве. Подобно эпарху, он громко смеялся. Он поступал так уже много лет — с первого раза, когда его изобразили мимы. Те, кто ведет общественную жизнь, должны обладать толстокожестью или хотя бы демонстрировать ее. Тех, кто на такое не способен, преследуют весь год, а не только в день зимнего солнцестояния. Видессиане подобны волкам. Почуяв запах крови, они травят жертву без отдыха и жалости.
Ршава вновь украдкой взглянул на Ингегерд. Возможно, он надеялся, что она с неодобрением будет глядеть, как высмеивают священника… Надеяться-то он мог, но был обречен на разочарование. Глядя на мрачного мима в короне, женщина потешалась не меньше, чем при виде карикатурного Зауца. Трудно смеяться, когда хочется скрежетать зубами, но Ршаве это все же удалось.
Когда мимы покинули площадь, он аплодировал и радостно кричал. Если он аплодировал и кричал из-за того, что они уходят… что ж, это его дело. Никто не узнает. Во всяком случае, никто не докажет, а это самое главное.
Само собой, в праздничный день легкой добычей становилось всё и всякий. Следующая группа мимов была огромной и включала не одного, а сразу двоих мужчин в императорском облачении. Каждый шагал во главе своей армии мужчин в доспехах; некоторые были старые и ржавые, а остальные кое-как смастерены для представления из листов жести.
Ршава быстро заметил, что соперников-автократоров играют близнецы. Они вышли перед армиями, чтобы сразиться. Каким-то образом схватка превратилась в танец. Каждый из автократоров вернулся к одной из армий. Но вот к той ли, с которой он пришел? Уж не поменялись ли они армиями? А имело ли это значение?
Не было ли целью всей пантомимы задать этот вопрос?
Похоже, большинство людей на площади думали именно так. Они одобрительно взревели. Некоторые бросали актерам монеты. Ршава не раз заметил, как в воздухе блеснули золотые. Или кто-то из празднующих так напился, что уже не соображал, что делает, или же люди прекрасно знали, что делают, и действительно ненавидели гражданскую войну.
Прелат решил было, что это представление последнее, но ошибся. Вышли шесть человек, встали в круг и взялись за руки, изображая стены Скопенцаны. Двое других внутри круга подсказывали, что это именно Скопенцана: у одного на голове торчала картонная модель храма, а у второго — резиденции эпарха.
За «стенами Скопенцаны» вспыхнула драка. Половина ее участников носила белокурые парики и изображала халогаев. Вторая, с лохматыми накладными бородами и в одежде из кожи и меха, изображала кочевников-хаморов. Драка же шла из-за того, кто получит право захватить город. В конце концов соперники договорились и разгромили город сообща.
Зрители и теперь смеялись, но уже нервно. Подобно многим другим сценкам, эта содержала неприятное количество правды. Скопенцана была уязвима. Как скоро варвары по другую сторону границы поймут это и как долго город еще пробудет без гарнизона?.. Этого не мог сказать даже Ршава, обычно весьма проницательный в политических вопросах.
«Халогаи» из труппы мимов сорвали парики и поклонились зрителям, которые приветствовали их радостными криками. Не желая отставать, «хаморы» сняли бороды и поклонились еще ниже. Здесь и там припозднившиеся горожане начали снова прыгать через костры. Те, кто это уже сделал, стали постепенно уходить с площади. В этот праздничный день таверны всегда собирали ошеломляющую выручку. Зато бордели этим похвастаться не могли. В день зимнего солнцестояния, в отличие от остальных дней, мужчинам редко приходилось платить за любовь.
