При этом Дашевский сказал, что есть еще епископы, которые не согласны с этим Постановлением, но нужен человек авторитетный, который мог бы повлиять на Синод. Лука заявил, что это может привести к расколу среди епископата, и, сославшись на слабое здоровье, от выступления против Постановления отказался. Дашевский кроме Крыма посетил Москву и Краснодар. Соседями (то есть органами госбезопасности. – Б. К.) проведены по этому вопросу необходимые мероприятия» (24).
Хотя владыка отказался возглавить оппозицию, свое отношение к постановлению Синода, утвержденному, к слову, на Архиерейском соборе 18 июля 1961 года, он выразил в приватном письме. Своей духовной дочери он писал: «Я всецело захвачен и угнетен крайне важными событиями в Церкви Русской, отнимающими у всех архиереев значительную часть их прав. Отныне подлинными хозяевами Церкви будут только церковные советы и двадцатки, конечно, в союзе с уполномоченными» (25).
После смерти Луки процесс разрушения стал еще более стремителен. Ни временный управляющий епархией Алипий (Хотовицкий) (управлял с 19 июля по 14 ноября 1961 года), ни сменивший его предстоятель, митрополит Гурий (Егоров), открыто не могли противиться намерениям уполномоченного, а они сводились к полной ликвидации епархии. «В связи с уменьшением числа приходов целесообразно повести линию на создание условий к ликвидации Крымской епархии», – писал он центральному руководству СДРПЦ (26).
Разрушенные, поруганные храмы стояли в СССР буквально везде. Их остовы являлись своеобразными свидетелями былой славы и нынешнего духовного упадка. И даже в таком неприглядном виде они напоминали о том, что Христос помнит о нас. Что на обломках человеческих жизней – распятый Бог. Эти церкви взывали к совести верующего и неверующего. Требовали ответа:
Стою – душа как эти стены,
архангел Михаил с мечом
и «Маша плюс Володя», «Клава —
написано – была недавно».
И трактора стоят исправно,
а все мерещится: звонят —
Божественная литургия.
Но сердце – сытость и гордыня,
и, значит, точка. Виноват
в том, что случилось.
Вот исход.
А дождик льет —
и дождик льет.
После падения Хрущева и свертывания антирелигиозного похода на полуострове осталось только 14 действующих храмов, в которых служили 18 священников и 5 дьяконов (27).
Но, несмотря на «работу адову», данные статистики свидетельствовали об отсутствии сколько-нибудь значительного сокращения «религиозных пережитков». В самый разгар гонений, в 1961 году, «по данным священников, явно заниженным, исповедовалось 36 850 человек» (28).
«Малое стадо», о котором говорил в одной из проповедей святитель Лука, продолжало идти своим трудным и радостотворным путем. Обещанная же Н.С. Хрущевым акция – показ «последнего советского попа» по телевизору – с треском провалилась.
VIII. Святой советского времени
Архиепископ Лука, как и другие новомученики, родился и вырос в Российской империи. Как и они, Лука пострадал за Христа. И если бы умер в тюрьме и ссылке, небесная слава его не стала бы меньше.
Архипастыря причислили к лику святых за его исповедничество, и в этом смысле он ничем не отличается от многих других страдальцев за веру. Они, словно заброшенные на враждебную планету жители Земли, стояли до конца и пали в неравной схватке. Но Бог судил Луке жить на чужой планете дальше и вести церковный корабль в крайне стесненных обстоятельствах послевоенного времени, являя свою святость в новом мире. Лука жил бок о бок с Homo Sovieticus. Более того, он разделял веру большинства советских людей в окончательную победу коммунизма. И высоко, пожалуй, слишком высоко ставил достижения науки и прогресса.
Глядя на фигуры поведения и риторику главы Крымской епархии, мы не можем сказать, что святость проявлялась буквально во всех сферах его жизни. Нет, она присутствовала только в каких-то фрагментах.
Наверное, очевидную святость можно обнаружить во врачебной деятельности подвижника. Его медицинские знания, опыт, интуиция оказывались в поразительном единстве с молитвой и любовью к страждущему человеку. Эта была святость поверх конфессиональных границ и религиозных рамок. Она нередко спасала не только тела, но и души, в которых возникала жажда веры.
Внутри традиционной церковной жизни святость Луки проявляла себя в ревности о доме Господнем. Архипастырь любил долгие уставные богослужения, любил внутренне беседовать со святыми и до последнего сражался за каждый храм, предназначенный к закрытию.
Это не была просто битва за стены. Святитель, как мог, защищал народ Божий. Его святость, таким образом, оказывалась неотделимой от заботы о «малом стаде», она была экклесиоцентрична.
Не стоит при этом, однако, недооценивать и саму его любовь к богослужению. В нем он искал и находил тишину особого рода. Позволим себе небольшое отступление. В Древнем Риме под тишиной понимали не просто исчезновение звуков. Она была связана с птицегаданием, с отсутствием всякого огреха в ауспенциях (1). Римляне поднимались для совершения ритуала после полуночи. Да, кругом было тихо. Но главным для них все-таки было строгое соблюдение самого обряда.
Когда мы говорим о тихом православном богослужении, то, наверное, имеем в виду все-таки не эту строгость. Да, тихий храм в каком-то смысле противостоит церкви на рыночной площади или собору с его торжественными службами. Но это противостояние чисто внешнее: тихая служба может быть и недалеко от рынка, и в кафедральном строении. И она связана не столько со стройностью службы, сколько с внутренним ядром человека и его соотнесенностью с высшим. В тишине незримо присутствует Бог. И верующий, понимая это, начинает вести себя соответственно.
Такую ситуацию можно сравнить со встречей знакомых людей не самого высокого полета. Они обсуждают что-то, беседуют. Но вот к ним в компанию приходит сокурсник, живущий совсем другой жизнью. Он много знает, он интересен. И вдруг меняется планка разговора. Возникает особая атмосфера. Такой человек может, в принципе, просто стоять у стенки. Но в его присутствии люди говорят как-то иначе. Часто адресуют свои слова не только собеседнику, но и новому гостю.
Лука в храме замечал молча стоящего Христа (а ведь не каждому это дано). И свои речи, свои поступки адресовал Ему. У Него искал, прежде всего, одобрения.
Если из молчания родится слово, «упоительная речь», то из тихого богослужения возникает путь. Путь является как бы продолжением тихого богослужения, его эманацией.
В этой связке «путь – богослужение» все очень серьезно. Религиозный фактор не имел, как сегодня, яркой идеологической окраски. Он оказывался внутри значимых поступков. Внутри связки «богослужение – путь». Так было в жизни Луки. Так было, впрочем, и раньше. В том же Древнем Риме. Скажем, Деций, римский консул, бросается в гущу врагов и погибает. При этом он воспринимает свои действия как жертву богам ради Рима, ради спасения Отечества. Полководцы на войне не только совершают гадания, участвуют в ритуале, они предстоят перед богами даже в битве.
