Не будучи людьми богатыми, священники испытывали на себе деятельную заботу государства, стремящегося залезть в их карман. Возможности заработать на требах постепенно сужались. Во время очередных кампаний по борьбе с религиозным дурманом их душили налогами. Тому же о. Иоанну Кудрину в 1952 году предложили заплатить налог в размере 3591 руб. После многочисленных протестов районный финансовый отдел вынужден был снизить эту цифру до 1667 руб., то есть в двадцать с лишним раз. Похожие истории случились и с другими клириками (38).
С началом хрущевских преследований верующих подоходный налог увеличился на 50 % (39).
Несмотря на невысокий уровень доходов духовенства, далеко не все священники жили бедно: существовало несколько богатых сельских приходов, многие городские храмы считались «хлебным» местом.
Борьба за доходы, может быть, одна из самых тяжелых и трудноизлечимых болезней Церкви. В разные исторические эпохи ее течение было то бурным, то скрытым. В крымской общине священников эта болезнь инициировала кляузы, подсиживание и выживание конкурента.
Архиепископ не раз пытался остановить борьбу за доходы и имущество. «Священник Покровского собора г. Севастополя Елин Феодор за жадность и донос Архиерею на диакона Бондаренко переведен в сельский приход» (40).
О. Григорий Безталанный временно оказывается за штатом «за то, что бывшего священника Буйницкого Н.И. перед смертью заставил написать завещание в свою личную пользу» (41).
Подобных примеров множество. В 1950-м святитель пишет «Братское увещание, о братолюбии». «В послании Лука задается вопросом: «Что лежит в основе раздоров между священниками?» И отвечает: «Прежде всего их неблагочестие, отсутствие страха Божия, леность в молитве и в чтении слова Божия. Ибо братолюбие и любовь приобретаются больше всего неустанным и всеусердным подвигом в молитве и посте; усердным и уставным совершением богослужений.
Вторая и столь же важная причина небратолюбия – это сребролюбие, которое св. Павел глубоко мудро назвал корнем всех зол. Именно из-за доходов церковных враждуют священники и диаконы и выживают друг друга» (42).
1940-е годы стали эпохальными в формировании типа советского священника. Если в 1920—1930-е годы клирики чувствовали себя волками, серыми хищниками, на которых шла азартная охота, с красными флажками и лютым собачьим лаем, то в «сталинскую оттепель» атмосфера меняется. Политика кнута и пряника давала надежду конформистски настроенному духовенству на сытую, относительно спокойную жизнь.
Для людей духовно чутких, интеллигентных эта смена настроений внутри клира стала очевидной. Они противодействовали, как могли, новым внутрицерковным ветрам, принесшим активное сотрудничество карательных органов с приходским духовенством, многоглагольные речи о мире во всем мире высших иерархов и равнодушие значительной части служителей культа к духовным основам жизни. Впрочем, далеко не все священники захотели перестраиваться. И даже политически оставались неблагонадежными.
Некоторые из них придерживались монархических взглядов. Например, настоятель церкви в селе Партизанском иеромонах Яков (Коваленко). Он сохранил открытки с изображением царской семьи и показывал их школьникам, рассказывал о жизни в дореволюционной России. Узнав об этом, святитель Лука вызвал его к себе. «Что ты делаешь? – сказал он. – Ты знаешь, что меня могут за это посадить в тюрьму?» И отправил о. Якова за штат. Архиепископ не зря волновался: агенты госбезопасности следили за иеромонахом. Вскоре они изъяли у него открытки и не арестовали только потому, что о. Яков имел преклонный возраст, 82 года, и болел (43).
Архипастырь, как мы знаем, охотно принимал священников «тихоновской ориентации», прошедших лагеря и ссылку. Но при этом он вынужден был реагировать на всякого рода знаки контрреволюционности и выводить «подозрительных лиц» за штат. Так он поступил, к примеру, со священником Василием Человским, в требнике которого оказались закладки из фашистской газеты.
В послевоенные годы духовенство часто подчеркивало свою лояльность по отношению к власти. В беседах с уполномоченным вспоминались даже давние деяния, свидетельствующие о политической благонадежности. Так, настоятель Введенской церкви в Керчи о. Григорий Безталанный «имеет документы, из которых видно, что в период империалистической войны он был священником тюремной церкви и часто обращался к градоначальнику Керчи о помиловании того или иного преступника.
Многих, говорит Безталанный, ему удалось вырвать от смерти. В конце 1920 г. перед бегством Врангеля тюрьмы были заполнены политическими, которым угрожал расстрел. Видя растерянность среди тюремщиков, Безталанный, пользуясь правом входа в камеры заключенных, сказал им, чтобы они бежали из тюрьмы и скрылись. 350 человек бежало. Об этом имеется документ, подписанный секретарем Ревкома в 1920 г.» (44).
Лука не поощрял откровенных заигрываний священников с властью. Во всяком случае, верноподданнические выходки подчиненных не вызывали у него никакого восторга (45). Но даже в его епархии духовенство занималось фискальной деятельностью. По требованию уполномоченного, к примеру, секретарь епархии одно время предоставлял ему по каждой церкви не только сведения о совершенных требах, но и список тех, кто венчался. С возникновением в середине 50-х годов устойчивой сети осведомителей это требование было снято (46).
В советские годы существовало два полюса власти, с которыми духовенству приходилось считаться. Первый, канонический, был связан с деятельностью правящего епископа. Второй – с местной властью, и прежде всего, с представителем СДРПЦ. Пожалуй, нет ничего удивительного в том, что уполномоченный довольно легко создал внутри церковной ограды сеть осведомителей. И не потому, что было огромное число желающих выслужиться. Просто категорический отказ фактически вел к потере места или к другим нехорошим последствиям.
Особенно активно осведомители вербовались в 1955 году, когда десталинизация набирала обороты, прежние карательные механизмы переставали работать и власти все чаще стали использовать административный ресурс. Для эффективности его применения требовалась разнообразная информация. Уполномоченный в это время объехал многие приходы, поговорил со многими священниками. Некоторые охотно шли на сотрудничество. С другими дело не ладилось. Чиновник СДРПЦ на страницах своих отчетов делится своими наблюдениями.
О. Алексей «Мосиенко как горный инженер 7 лет работал в Керчи. Пытается обжаловать решение суда, приговорившего его к 10 годам ИТЛ за пособничество немцам… Плохо отзывается о местных ялтинских властях, так как они не смогли приостановить хулиганства с битьем стекол. В то же время честен до щепетильности» (47).
Настоятель сакской церкви Петр Попов «сообщил, что в епархии новый секретарь архиерея Кудрявцев установил новые порядки: если священник хочет получить хороший приход – плати 4–5 тыс. рублей» (48).
Попов хорошо образован: знает немецкий, французский, латинский и греческий языки, до 1947 года работал директором нефтебазы (49).
Настоятель Покровской церкви в Судаке о. Николай Мищук до рукоположения был педагогом. «Мищук говорит, что был отъявленным безбожником, а потом стал читать богословские книги и стал верить в Бога. В квартире Мищука царит полный хаос. Вся квартира завалена книгами, журналами и газетами. Стол, стулья, полки и пол – все в книгах» (50).
