Но Ясенецкий-Войно не роптал на судьбу. К установлению советской власти в Ташкенте он отнесся спокойно. Лозунги большевиков о мире, земле и свободе его, естественно, не отпугнули. В детали он не вдавался и как честный врач продолжал заниматься своим делом.
После октябрьских боев на улицах Ташкента в хирургическое отделение городской больницы поступило много раненых. Оперировать пришлось и днем и ночью.
К лету 1918 года Туркестанская республика превратилась в советский остров. Железную дорогу, соединяющую Среднюю Азию с остальной Россией, у Оренбурга перерезали казаки генерала Дутова. В Ферганской долине большевиков атаковали отряды узбекских и русских крестьян, объединившихся в «Крестьянскую армию» (4). В самом городе постоянно шли аресты, разоблачения, расстрелы.
С 1917 по 1923 год Ясенецкий-Войно оставался первым председателем ташкентского Союза врачей. Осенью 1918 года комиссар здравоохранения И.И. Орлов пригласил ведущих медиков города – М.И. Слонима, А.Д. Грекова и В.Ф. Ясенецкого-Войно – обсудить острую нужду, которую испытывал регион в медицинских кадрах. На всей огромной территории Туркестана насчитывалось всего 250 врачей, да и то многие из них были из числа военнопленных. Не хватало также фельдшеров и медицинских сестер. Вскоре организуется краевая медицинская школа, где маститый врач читает курс анатомии. В августе 1919 года она преобразуется в медицинский факультет при Туркестанском государственном университете. Деканом медицинского факультета был назначен П.П. Ситковский. По решению советского правительства из Москвы и Петрограда в Ташкент направляют большую группу профессоров и преподавателей. В 1920-м доктора медицины Ясенецкого-Войно власти утверждают заведующим кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии.
Кафедра находилась в самом центре здания, из которого под углами расходились длинные крылья клинических корпусов. Три комнаты, которые зимой не отапливались. По свидетельству крупного советского терапевта и гематолога И.А. Кассирского, дружившего с прославленным врачом, лекции он читал тихим, несколько глуховатым голосом тенорового тембра, но аудиторией овладевал мгновенно. Его плавная, уверенная речь, благородно-сдержанная манера общения и какая-то мягкая, согревающая теплота глаз захватывали слушателей. Его лекции были тем весомее, что Валентин Феликсович не только преподавал топографическую, или, иначе говоря, хирургическую, анатомию, но и оставался действующим хирургом. «Я видел его у операционного стола. Он оперировал без какой-либо нервозности. Чувствовался спокойный, ровный ритм работы. Его пальцы нежно и в то же время властно управляли движением скальпеля в живой ткани», – пишет Кассирский. Коллегу Ясенецкого-Войно поражал широкий диапазон его оперативного умения: «Он не терялся ни перед какой новой и случайной операцией, умел сразу находить творческое решение по ходу операции. Ему, конечно, очень помогало абсолютно безошибочное стереоскопическое представление любой области тела, куда вторгался скальпель. Самую сложную операцию он вел, казалось, без всякого напряжения. В полной тишине, спокойно, время от времени он предупреждал ассистента: «Сейчас, под этой фасцией сосуд (следует название) зажмите…» Это его в результате блестящего знания анатомии заранее сказанное «зажмите» помогало делать операции почти бескровными» (5). Профессор много работал, отдавал медицине все силы. «Работа должна выглядеть как бриллиант, – говорил он, – куда его ни повернешь, он блестит».
Но спасти горячо любимую жену от смерти прославленный врач не смог. Анна Васильевна скончалась в конце октября 1919-го в возрасте 38 лет. Туберкулез за два с половиной года свел ее в могилу. Лечить его в то время толком не умели. Последние месяцы ее жизни были омрачены арестом мужа. Подоплека этого дела была такова. В городе начались аресты противников нового режима. По доносу работника морга Андрея, которого Валентин Феликсович неоднократно предупреждал, что выгонит за пьянство с работы, главного врача и его молодого коллегу увели в железнодорожные мастерские. Здесь «чрезвычайная тройка» вершила свой скорый суд. Большинство арестованных приговаривались к расстрелу. Осужденных выводили через отдельную дверь, и приговор приводился в исполнение. Перед дверью трибунала два врача просидели более полусуток. На частые тревожные вопросы Р.А. Ротенберга: «Почему нас не вызывают? Что это может означать?» – Валентин Феликсович отвечал: «Вызовут, когда придет время, сидите спокойно». Поздно вечером в этом «зале смерти» появился видный партиец, который знал главного врача в лицо. Он удивился, увидев знаменитого хирурга, расспросил, что произошло, и вскоре вручил двум арестованным пропуска на выход, дав в сопровождение охрану.
«А моя бедная больная Аня знала, что меня арестовали, знала, куда увели, и пережила ужасные часы до моего возвращения. Это тяжелое душевное потрясение крайне вредно отразилось на ее здоровье, и болезнь стала быстро прогрессировать», – пишет святитель в мемуарах (6).
Анна горела в лихорадке, совсем потеряла сон и очень мучилась. Настали предсмертные дни. Муж вспоминает: «Последние двенадцать ночей я сидел у ее смертного одра, а днем работал в больнице. Настала последняя страшная ночь. Чтобы облегчить страдания умиравшей, я впрыснул ей шприц морфия, и она заметно успокоилась. Минут через двадцать слышу: «Впрысни еще». Через полчаса это повторилось опять, и в течение двух-трех часов я много впрыснул ей шприцев морфия, далеко превысив допустимую дозу. Но отравляющего действия его не видел. Вдруг Аня быстро поднялась и села, довольно громко сказала: «Позови детей». Пришли дети, и всех их она перекрестила, но не целовала, вероятно, боясь заразить. Простившись с детьми, она легла, спокойно лежала с закрытыми глазами, и дыхание ее становилось все реже и реже…» (7).
Две ночи Валентин Феликсович читал Псалтирь над гробом почившей. В это время он словно приблизился к Богу.
Человек – существо переменчивое. В какие-то моменты, несмотря на свою религиозность, он занимается вещами сугубо прикладными и редко когда вспоминает о высшем. В какие-то моменты бывает наоборот, и Бог посещает его через радости и болезни, и даже через утраты.
Войно-Ясенецкий начинает иначе слышать и слушать.
После смерти жены Валентин Феликсович продолжает много работать, читает лекции, ведет практические занятия, но в его сердце гуляет метафизический сквознячок. Главврач стал чаще бывать в храме. Начавшиеся гонения на религию еще больше повернули его в сторону церковной ограды.
На руках у овдовевшего мужа оказалось четверо детей – три мальчика и девочка. Кто заменит им мать? Читая над гробом почившей Псалтирь, Ясенецкий-Войно поразился стихом: «Неплодную вселяет в дом матерью, радующеюся о детях» (Пс. 112; 9). «Почему-то без малейшего сомнения я принял потрясшие меня слова псалма как указание Божие на мою операционную сестру Софию Сергеевну Белецкую, о которой я знал только то, что она недавно похоронила мужа и была бездетной, и все мое знакомство с ней ограничивалось только деловыми разговорами, относящимися к операции, – вспоминает святитель. – Я едва дождался семи часов утра и пошел к Софии Сергеевне, жившей в хирургическом отделении. Я постучал в дверь. Открыв ее, она с изумлением отступила назад, увидев в столь ранний час своего сурового начальника, и с глубоким волнением слушала о том, что случилось ночью над гробом моей жены. Она сказала, что ей очень больно было только издали смотреть, как мучилась моя жена, и очень хотелось помочь нам, но сама она не решалась предложить нам свою помощь» (8).
