Альберт становится студентом медицинского факультета Страсбургского университета, в 1911 г. его заканчивает. В 1912 г. женится на Елене Бреслау и в 1913 г. отправляется вместе женой, окончившей курсы медицинских сестер, в Ламбарене, который находится в тропических лесах на реке Огове.
Все эти годы перед отъездом он продолжает заниматься богословием, философией и музыкой. Эти занятия Швейцер не оставляет и в Экваториальной Африке, справедливо считая, что выход в интеллектуальную и музыкальную сферы только укрепляет внутреннее состояние врача. Более того, в свое африканское путешествие Швейцер прихватил музыкальный инструмент – дорогое удовольствие.
Музыка сопутствовала Швейцеру всю жизнь, как архиепископу Луке рисование. И тот и другой много времени отдавали штудиям. Здесь параллели очевидны. И оба врача полны были решимости полностью посвятить себя страждущему человеку.
«Не обязательно быть ангелом, чтобы стать святым», – шутил Швейцер. Но в каждой шутке, как известно, есть доля правды. Работать ему приходилось в тяжелых условиях: постоянная жара, духота даже ночью, отсутствие помощников, помещений. Выдержать такое мог только подвижник.
Больница постепенно росла, работы прибавлялось. Периодически Швейцер посещает Европу для чтения лекций, органных концертов, издания своих книг, общения со спонсорами. Во время Великой войны его, как подданного Германии, интернируют, и некоторое время он проводит в лагере. Вторую мировую врач безвыездно живет в Ламбарене.
Швейцер стал лауреатом Нобелевской премии мира за 1952 год и на полученные средства построил недалеко от своей резиденции деревушку для прокаженных.
Больничный городок в Экваториальной Африке превратился в место паломничества. Сюда приезжали люди со всего мира. Умер Швейцер 4 сентября 1965 года и был похоронен рядом с больницей.
Почему Швейцер поехал в Африку и не занялся помощью страждущим в Европе? В той же Франции, где он тоже жил и бывал после Первой мировой, было полно русских беженцев, нуждавшихся в поддержке. Да и в самом Эльзасе хватало несчастных. Почему же он их не заметил и укатил в Тмутаракань?
Ответ на это вопрошание не вызывает особых затруднений. Швейцер искал волю Божию о себе. И если бы ему представилась реальная возможность заниматься благотворительностью на родине, он бы ею занялся. Будучи студентом, он хотел принять участие в попечении о беспризорных детях, позже занимался устройством жизни бродяг и людей, отбывших тюремное заключение. Однако эта деятельность не удовлетворяла его, ибо ставила в зависимость от филантропических организаций, далеко не всегда безупречных.
Реальную работу в относительно свободных условиях смог предложить далекий миссионерский центр. И Швейцер устремляется навстречу судьбе. У него нет никаких сомнений в важности предприятия. Совестливые европейцы чувствуют вину перед африканцами, особенно перед жителями своих колоний. Ведь их соотечественники не только жестоко эксплуатировали туземцев, но и «наградили» их многими тяжелыми болезнями, приучили к алкоголю, от которого те быстро деградировали.
Лука и Швейцер жили в параллельных плоскостях. Оба делали важное общественное дело. Только один чувствовал свой долг перед неграми, другой перед своим народом, поэтому и работал в провинции, не стремясь перебраться в центр. Не случись октябрьской катастрофы, Лука до конца дней лечил бы российских крестьян, мещан, купцов, дворян. Поскольку он занимался гнойной хирургией, актуальной и для Африки, два врача вполне могли пересечься на каком-нибудь симпозиуме в Европе или (почему бы не пофантазировать) у общих благотворителей. Войно-Ясенецкий до гибели Империи не был слишком религиозен; в ситуации выбора забота о больном человеке стояла у него на первом месте.
Революционные катаклизмы резко поменяли иерархию ценностей российского ученого, хотя как практикующий врач он отчасти реализовался и в советском обществе.
Немецкому врачу повезло больше, чем русскому, и он занимался любимой работой до конца дней. При этом нельзя сказать, что интересы веры полностью ушли из его жизни.
Да, история знает немало людей, увлекшихся полезным делом и забывших о едином на потребу. Но Швейцер к ним решительно не относится. И в зрелые годы его живо интересовали богословские и миссионерские проблемы. Не будем забывать о том, что многие его теологические утверждения, страдающие крайним индивидуализмом и кардинально расходящиеся с Преданием, связаны с традициями протестантизма и духом либерального богословия. Так что здесь можно скорее говорить о конфессиональных проблемах общего характера, чем о вероотступничестве Швейцера.
Швейцер всегда помнит церковный контекст. Даже тогда, когда окружающим до него нет дела. В своих дневниках и письмах он замечает, что такое-то событие случилось в Вербное воскресенье, или на Страстной, или в Троицын день. Подробно описывает Рождество 1914 и 1915 годов. А когда идет с караваном сквозь тропические леса, на ум ему приходят евангельские образы: «Солнце заходит, и на небе загораются звезды. В молчании следуем мы друг за другом. Словно торжественное шествие в тихую пасхальную ночь. Так шли они тогда друг за другом в Иерусалим» (1).
Церковный календарь является не единственным маркером его веры. Гораздо существеннее то, что Швейцер размышляет о братстве людей, о взаимопомощи и терпении. И сам, как христианский практик, создает неформальное братство врачей, которые чувствуют свою ответственность перед туземцами и перед Богом.
Именно этой ответственностью можно объяснить самоотверженный труд белых людей, собравшихся в больнице в Ламбарене. И не стоит думать, что они просто делали добрые дела и не проповедовали.
Естественно, прямой проповедью медперсонал не занимался. Для этого в Габоне существовала католическая и протестантская миссии. В больнице силами миссионеров относительно часто совершались вечерние богослужения, по воскресеньям – обедня.
Но свои представления о горнем братство врачей тоже доносило до африканцев. Швейцер и сотрудники больницы вели с ними разговоры о кардинальных вопросах жизни и смерти. Более того, Швейцер проповедовал не только косвенно, своими поступками, но и «в лоб». Он неоднократно выступал в церковном собрании, где большинство прихожан состояло из негров. О важности для него этих речей говорит тот факт, что он к ним тщательно готовился. Чернокожий школьный учитель Ойембо переводил на местное наречие его высказывания. Швейцер вспоминает: «Я должен был слово в слово пересказать ему всю проповедь, чтобы в нее не попали какие-нибудь непонятные ему или непереводимые на пангве слова. Как надо было быть осторожным, чтобы не говорить о том, чего негры не в состоянии себе даже представить! Некоторые евангельские притчи приходилось или совсем пропускать, или прибегать к подробнейшим пояснениям, ибо жители Огове не знают, например, что такое виноградная лоза или нива» (2).
Ламбаренский подвижник точно считывает миссионерскую ситуацию в регионе, выделяет главное и второстепенное в деле миссии. Он убежден, что, несмотря на то что туземец не умеет ни читать, ни писать, он способен размышлять: «Когда начинаешь говорить с обитателями девственного леса о вопросах, затрагивающих наше отношение к самим себе, к людям, к миру, к вечности, различие между белыми и цветными, между образованными и необразованными начисто исчезает» (3).
