– Да. Только не сама Маринка. Она мало что помнит. Нам нужна ее мама.
– Мама? – не поняла Лена. – Какая мама?
Ребята уже стояли около столовой. Здесь под козырьком, на доске объявлений, висели списки работников лагеря. Ночь подходила к концу, начинался серый рассвет. Обкусанный ноготь Глебова пробежал по столбику фамилий.
– Смотрите. Вот она – Гусева Вера Степановна, повар. Если Маринка в лагерь ездит уже десять лет, то и ее мать столько же, если не больше. А вдруг она здесь работала, когда утонула Таня! Тогда она сможет нам что-нибудь рассказать.
– Как ты узнал, что ее мать здесь работает? – с завистью спросил Щукин. Ему было обидно, что не он догадался про старожилов.
– Еще в первый день я заметил, как Маринка выходила с кухни и жевала большущий бутер с колбасой. К кому она ходила? Конечно, к матери.
– Может, к тетке, – предположил Щукин.
– Это не важно. Главное, чтобы она здесь проработала хотя бы десять лет.
Как только Глебов это сказал, на дорожке показалась группа женщин. Все они были сонные, шли неохотно, зевая и потягиваясь. Впереди вышагивала крупная, дородная женщина, к ее круглому лицу навеки прилип красный румянец. В широких ладонях она несла косынку. Сразу было видно, что никакая это не тетка Гусевой, а самая настоящая мама – у Маринки были те же черты лица, та же стремительная походка.
– Чего это они так рано? – удивился Щукин.
– Повара начинают часов в пять работать.
– А уже пять часов? – ахнула Лена. – Ой-ой, а спать когда?
– Потом выспишься, – весело подмигнул Глебов. – Стойте здесь, а я пойду со старожилами знакомиться.
Ребята спрятались за угол, а Глебов смело пошел к женщинам. Повара встретили его смехом. Он стал что-то объяснять, разводя руками. Гусева кивнула, махнула остальным, как бы говоря, идите, я сейчас, и пошла вслед за Васькой.
– Интересно, куда статуя опять делась? – отбиваясь от ранних комаров, поинтересовался Щукин, пока они с Ленкой наблюдали, как Глебов налаживает контакты со старожилами. – Могла бы нам чем-нибудь помочь.
– Ничем она нам не может помочь. – Лена поудобней устроилась в кустах, сломала несколько веточек, чтобы лучше было видно. – Она только для охраны поставлена. Вот и охраняет, как может.
– Плохо может. – Щукин от души треснул себя по шее. – Раз уж охраняет, то должна была сделать так, чтобы всего этого не было.
– Чего ты к ней привязался? Она сделала все, что смогла, – об опасности предупредила.
– Тоже мне помощь. Дала бы какое-нибудь действенное средство от своей напарницы. А то бегай теперь за ней. Неизвестно где найдешь.
Лена отмахнулась от непонятливого Щукина. Какие еще объяснения ему нужны?
В это время Глебов сидел на лавочке рядом с толстой поварихой и мелко кивал в ответ на ее слова. Издалека смотрелись они замечательно – маленький щуплый пацан рядом с крупной женщиной. Говорила она долго, минут тридцать. И чем дальше, тем ниже и ниже склонялась Васькина голова. Потом она ушла, а он так и остался сидеть. Щукин осторожно выглянул из кустов.
– Эй, – позвал он, – Васьк, ты чего там?
Глебов поднял голову, лицо его было бледным и осунувшимся.
– Рассказывай, – тут же напустились на него ребята. – Не тяни.
– Володя прав – чертовщина получается, – задумчиво произнес Васька. – Девочка утонула пятнадцать лет назад. И тогда вожатым отряда был Петухов.
– Кто? – Лене показалось, что она ослышалась. – Сергей Сергеевич?
– Да, – жестко проговорил Глебов. – Еще здесь работает ее папа.
– Кто? – в один голос ахнули Щукин с Леной.
– Папа. После смерти дочери он приехал сюда работать, чтобы быть ближе к ней.
– Почему ближе? – не понял Серега.
– Ее тела так и не нашли.
– И кем же он здесь работает? Дворником?
Слова приходилось из Васьки вытаскивать с трудом.
– Дворником, – кивнул Глебов.
Только сейчас ему удалось вспомнить этого дворника. Он жил в небольшой сторожке около центральных ворот. Невысокий, худой, совсем не старый. Ходил он всегда в серых брюках и в сером пиджаке. Это именно он гонял Глебова ночью от ворот. Ваську тогда еще хорошая статуя спасла от неминуемого падения на железные штыри, так удачно торчащие около забора.
– О чем же вы с гусевской мамой так долго говорили? – не унимался Щукин. – Ты полчаса ее слушал. Меня всего комары сожрать успели.
– Она сначала понять меня не могла, а потом чего-то разговорилась. Стала рассказывать про Петухова, о том, как лагерь при нем сильно изменился.
– Как же он изменился? – удивилась Лена, ей казалось, что лагеря все одинаковые и меняться им некуда.
– Раньше, говорит, веселее было. Все время что-то происходило, праздники устраивали. Тогда еще река была шире и глубже, там чуть ли не катера ходили. А как Таня утонула, все наперекосяк пошло – речка мелеть начала, соседние лагеря перестали общаться с нами, стали строить корпуса, на другом берегу вода подмыла берег. Петухов, как стал начальником, чуть ли не бетонный забор хотел построить между лагерем и рекой. Убрал всех стариков, кто раньше здесь работал, набрал новых вожатых. Везде ходит, за всем следит, никто шагу без его ведома сделать не может.
– Про барабанщицу спрашивал? – перебил друга Щукин. – Она ее видела?
– Говорит, байки все это. Послала к Маринке: мол, дочка этих лагерных баек знает столько, что весь день слушать можно. За столько лет, что она в лагере, сама их придумывать начала.
– И про крест она тоже не слышала? – вдруг спросила Лена.
– Сказала, что ей некогда по округе гулять, работы много. Про крест Маринка что-то рассказывала, только она не помнит. Про сторожа сказала. Странный он какой-то. Все время один, по вечерам в домике своем запирается, а свет полночи горит. Часто на речку ходит. Никто к нему никогда не приезжает. И говорит мало.
– Все ясно, – важно кивнул Щукин. – Это он.
– С чего ты взял? – Глебов потряс головой, видимо, большое количество информации в ней никак не укладывалось. – Расстроился мужик, из-за дочки переживает, ни с кем разговаривать не хочет. Это нормально.
– А я говорю – он, – продолжал упорствовать Серега. – Ну смотрите: статуи он сделал? Он. Мог в одну что-нибудь такое подложить? Мог.
– Чего там класть? – удивилась Лена. – Гипс один.
– Туда-то он и замешал кусочек платья своей дочери или ее волосы. От этого статуя ожила. И Таня из-за этого же не может успокоиться. Получается?
– Получается, – согласилась Лена.
– Не получается, – вмешался Васька. – Ничего не получается. Зачем ему мучить собственную дочь? Ей же там плохо, в реке. Вон и Ленка говорила, что скучает она.
