8 марта. С дороги — из Комсомольска-на-Амуре — я дал домой телеграмму: «Едем Забайкалье».
Судя по штампу, телеграмма пришла в Ленинград 9 марта. От Совгавани до Комсомольска — несколько часов езды. По дороге к нам прицепляли еще вагоны с солдатами.
Первое письмо с нового — как оказалось, временного — места пребывания я отправил 18 марта. Думаю, что прибыли мы не позже 15-го.
18.III.1955: «Привет, дорогие! Простите за долгое молчание. Оно объясняется тем, что я в конце концов уехал из столь любезной сердцу моему С. Гавани. Вы, должно быть, получили мою телеграмму о том, что еду в Забайкалье. Это не совсем точно. Помните, в „Чингисхане" есть песня монголов: „Вспомним, вспомним реки монгольские—золотой Керулен, голубой Онон... "Так вот, я сейчас живу в двух километрах от „голубого Онона", на родине Чингисхана, в Бурят-Монголии, недалеко от границы с МНР. Вам, наверно, хочется знать, в каких частях. Извольте. Я в части, которая только формируется. Это будет инженерный полк, назначение которого—строительство аэродромов. В апреле выедем на место работ, ближе к границе, где будем строить крупный аэродром».
Тут требуется комментарий, так как информация, которой нас снабжали офицеры, оказалась впоследствии не совсем точной.
Во-первых, мы были не в Бурят-Монголии, а в Агинском бурятском автономном округе на юге Читинской области. Хотя до родных мест великого завоевателя и в самом деле было недалеко. Во-вторых, полк числился инженерно-саперным. Во всяком случае, когда формирование завершилось, то рота, в которую я попал, называлась ротой саперов-мостостроителей. Должен предупредить, что ни одного моста мы не построили. Равно как и аэродрома. Занимались совершенно другим. Но об этом позже.
«Ну что можно сказать о сих местах? курганы.
В лощинах—отары овец. Пастухи на конях. Я видел туземцев. В длинных голубых малахаях с острыми расписными капюшонами. На отворотах и рукавах белое руно. Из какой материи сделаны эти одеяния, не знаю. Лица плоские, смуглые. Мужчины с длинными редкими усами. Посмотришь—XIV век. Занятно. Климат не совсем курортный. Позавчера — теплынь, солнце, лужи. Из тонкого слоя серого рыхлого снега торчат желтые стебли ковыля. Капель. Весна. Вчера с утра легкий ветерок, потом поземка, а к обеду буран. Я в первый раз видел настоящий снежный буран. Совгаваньские ветры холоднее, но по силе они здешним в подметки не годятся. Сегодня стихло немного, но вчера творилось нечто плохо вообразимое. Мы живем в долине между курганов, и то идти против ветра было совершенно невозможно, а представляете, что делалось на открытых местах. Ветер нес крупный, как дробь, твердый снег. Вот это погодка! Будет что вспомнить. Ну вот. Когда я дописывал предыдущие предложения, наш взвод построили и сообщили, что через час-другой мы едем на место работ. До станции будем пробиваться на машинах. На дорогах заносы, однако 18 км как- нибудь одолеем. Лопаты возьмем. А там — на пассажирский и на юг, к границе.
Насколько мне известно, там ровное место, так что имеем шансы пожить в палатках. Но вы не волнуйтесь, друзья, мне не привыкать, я не одну ночь спал в снегу, так что... Это все хорошо, прекрасно. Теперь я смогу читать „Северные рассказы" Лондона с пониманием и знанием дела... Вы пока не пишите. Когда все утрясется, я подам сигнал. Мой теперешний адрес: Читинская область, Цугуловский Дацан. В/ч 11225».
В Цугуловском Дацане, бурятском селении, очевидно, когда-то стояла воинская часть. От нее остались ветхие казармы с двухъярусными нарами. Хотя теперь мне пришло в голову, что скорее это не казармы, а бараки, и был это пересыльный лагерный пункт. Однако несколько дней мы в бараках вполне сносно жили. Мы — то есть наш взвод. Потому что нас отправили вперед, а недоформированный полк остался в Дацане.
В первый день пребывания в Дацане произошел нелепый инцидент, в результате которого я впервые за службу столкнулся с откровенным антисемитизмом.
В этот первый день во временном расположении части царили полный беспорядок и растерянность. Никто нами не командовал, по ротам и взводам мы еще не были распределены. Поскольку день был теплый, солнечный, мы просто болтались вокруг то ли казарм, то ли бараков. И нам — нескольким солдатам — пришло в голову, хорошо бы прогуляться и посмотреть — что же там, за этими унылыми сопками? Нас было человек десять. Пройдя с километр, мы вышли к каким-то домикам. Возможно, это и был Цугуловский Дацан. Во всяком случае, его окраина. Из одного дома вышла женщина и стала кричать на нас, требуя, чтобы мы немедленно убирались. Очевидно, у местных жителей был не самый благополучный опыт общения с армией.
Мы пошли обратно. Ничего нового не увидели. Сопки и сопки. Но неожиданно нам навстречу попался запыхавшийся солдат и сообщил, что нас хватились, ищут, думают, что мы дезертировали. В панике мы бросились бежать в расположение части. Нас встретил мрачный майор — я видел его первый и последний раз, — построил и объяснил, что мы совершили тяжкий проступок — самовольную отлучку, и если бы он не видел нас бегом бегущих обратно, то наказание могло быть суровым. На том дело и кончилось.
До отъезда из Дацана нас распределили по ротам и взводам. Командиром нашего взвода назначен был старший лейтенант Ткачук, молодой и очень красивый парень с нежным девичьим румянцем. Как ни странно, прекрасно помню его лицо.
Он построил взвод — для знакомства. И, между прочим, сказал: «Я слышал, у нас самовольщики появились. В нашем взводе они есть?» Из самовольщиков во взводе я был единственным, но замешкался, не сразу сообразив, как мне себя обозначить — сказать, как на поверке, «Я!» или сделать шаг вперед... Кто-то указал на меня. «Та-ак, — сказал Ткачук, — нарушать мы умеем, а признаваться боимся. Выйти из строя! Кто по национальности?» — «Еврей». — «Та-а-а-ак, — сказал Ткачук, — тогда все понятно». Несколько человек засмеялись.
Это было первое и вполне неожиданное проявление офицерского антисемитизма. Ничего подобного в в/ч 01106 не было и в помине.
Впоследствии с этим приятным феноменом я столкнулся в армии дважды. Один раз в несколько анекдотическом виде, другой — в значительно более принципиальном, много позже.
Ткачука вскоре перевели в другой взвод, а нами стал командовать старший лейтенант Мелешко, которого национальный вопрос, судя по всему, совершенно не интересовал.
Прошло время, и моими друзьями стали молодые взводные командиры — оба украинцы: Стась Луцкий из Львова и Сережа Мороз из-под Винницы.
Их моя национальность ничуть не смущала, так же как и другого моего приятеля сержанта Толю Физера из Закарпатья...
Это все, однако, впереди.
В Цугуловском Дацане я пробыл недолго. Но там я понял, в какой части мне предстоит служить и насколько этот новый полк — в/ч 11225 — отличается от идеально строевой в/ч 01106.
Полк формировался на скорую руку. Поскольку стояла ранняя весна, новобранцев не было вообще. Личный состав собирали из разных воинских частей. По какому принципу их командование избавлялось от своих подчиненных, сказать трудно. Там были и откровенные отбросы — да простится мне эта резкость, — и толковые дельные солдаты. В национальном
