Курильщики получали три пачки сигарет в неделю (обычная тюремная валюта). Но обеспечение сигаретами являлось финансовой проблемой федералов, остальной табак относился к предметам роскоши. Коробка сигар и четыре упаковки жевательной резинки, которые Капоне захватил с собой из Атланты, были официально отправлены на его домашний адрес. В Алькатрасе стоимость табака подверглась дальнейшей дефляции, поскольку те, у кого заканчивались положенные сигареты, могли получать их поштучно из специальных автоматов, установленных в каждом блоке. Отдельные камеры и круглосуточное наблюдение – один охранник на троих заключенных – исключали воровство и традиционные способы влияния заключенных друг на друга.
Система работала против Капоне, в созданных условиях у него не было способов купить популярность или обрести какие-то способы воздействия. Он предлагал создать тюремный ансамбль, оборудовать за его счет теннисный корт или отправлять денежные средства в помощь семьям наиболее бедных заключенных, но все подобные предложения были отвергнуты Джонстоном.
Как и все остальные, Капоне жил в камере размером девять на пять футов. Она была настолько узкая, что, вытянув руки в стороны, он мог одновременно касаться ладонями противоположных стен. Внутреннее убранство камеры состояло из узкой, почти детской, откидывающейся койки, стола, стула, умывальника и туалета.
С 16.50 до 6.30 утра (свет отключали в 21.30) он не видел никого, кроме контролирующих охранников. В камерах отсутствовало радио. Свет давали одновременно с сигналом подъема. Три раза в неделю каждый заключенный мог побриться, причем лезвие передавалось через решетку, после чего снова забиралось охранником. В 6.55 заключенные молча следовали на завтрак. Принимать пищу также полагалось в тишине. В стены столовой были вмонтированы десять емкостей со слезоточивым газом, которые могли быть дистанционно задействованы в случае возникновения беспорядков. В 7.20 узники направлялись на работу, длившуюся с 7.30 до 11.30 в тишине. Разговаривать на работе запрещалось. При возникновении рабочего вопроса следовало обращаться либо к охраннику, либо к одному из гражданских наемных мастеров. Во время восьмиминутного перерыва в 9.30 заключенные могли курить и разговаривать, но не собираться в группы. Обед начинался в 11.40 и длился двадцать минут, после чего следовало построение перед камерами для поверки и продолжение работы с 12.20 до 16.15, предусматривающее очередной восьмиминутный перекур в 2.30. После ужина в 16.25 заключенные запирались в камеры на ночь. Суммарно за сутки охранники пересчитывали их тринадцать раз, рабочие мастера – шесть раз во время работы.
В выходные дни заключенные могли общаться два часа во время занятий спортом или чем-то другим. Капоне занимался музыкой, овладел банджо и мандолой
[220].
Примерно через четыре года Джонстон смягчил правило молчания и некоторые другие стеснения с точки зрения внешнего мира. Заключенные получили возможность посмотреть четыре фильма в год по праздникам с любимой маленькой звездочкой Ширли Темпл
[221]. Была предоставлена возможность подписаться на текущие журналы, одобренные начальством.
С первого дня начальник тюрьмы Джонстон опасался, что Капоне попытается доминировать над остальными. «Было очевидно, – вспоминал Джонстон о первой встрече, – что он хотел произвести впечатление на других заключенных, задавая мне вопросы таким образом, словно являлся лидером. Мне нужно было убедиться, что у заключенных не возникло подобного убеждения. Я присвоил Капоне номер, обязал выполнять стандартные инструкции и приказал двигать вместе со всеми».
Тем не менее Капоне не потерял звездный статус. Директор федерального управления тюрем Джеймс Беннет назвал его самым выдающимся гангстером всех времен. Теоретически Джонстон мог признать, что так и есть, поскольку устал слышать имя Капоне. При посещении Rotari, Commonwealth, Olympic и других клубов Сан-Франциско его постоянно донимали репортеры, интересующиеся, как поживает Аль Капоне, чем занимается и является ли боссом для других заключенных. Даже федеральные офицеры начинали беседы с вопроса: «Как там ваша звезда?» Терпение Джонстона лопнуло поздно вечером, когда Сэнфорд Бейтс, предшественник Беннетта, позвонил по телефону и поинтересовался, разрешено ли Капоне заказывать шелковое нижнее белье из Лондона.
Бюро делало все возможное, чтобы прекратить разговоры о Капоне, как внутри организации, так и вне, заявив: «Исправительное учреждение Алькатрас является непревзойденным с точки зрения удаленности и изолированности». Заключенный Алькатраса «полностью терял публичный образ, обретенный при задержании и разбирательстве».
С Капоне такого не случилось. О его деяниях продолжали говорить в прессе, пусть и не на первой полосе.
Капоне не переставал пытаться выделяться среди остальных и частично преуспел. Несмотря ни на что, начальник Джонстон считал Капоне потрясающей личностью и всегда был готов побеседовать.
– Возможно, вы не знаете, босс, – как-то сказал Капоне, – и, может быть, не поверите, но многие очень крупные бизнесмены радовались дружбе со мной. Когда я был на пике, они часто обращались за помощью.
Потрясенный экс-банкир захотел узнать, какие законопослушные бизнесмены нуждались в помощи гангстера. В ответ Капоне рассказал Джонстону увлекательные истории об урегулировании газетных тиражных войн, отмене забастовок, упоминая, что имел дело с самыми влиятельными парнями, владеющими крупнейшими газетами.
– Это очень интересно, – ответил Джонстон, – возможно, вы еще что-нибудь расскажете?
«Я без ума от музыки,
– говорил Аль Капоне.
– Музыка помогает мне
забыть, кто я, и возносит
меня до такой степени, что
я начинаю чувствовать,
будто нахожусь прямо-таки
в паре кварталов от рая».
Капоне охотно выполнял просьбы, но не получал никаких дополнительных привилегий. И, поскольку не мог купить благосклонность заключенных, его престиж продолжал падать, так как единственным способом заработать уважение в Алькатрасе было неповиновение.
Когда директор Беннетт приехал пообщаться с заключенными, Джонстон объяснил, почему поместил по одному охраннику с винтовкой напротив каждого заключенного, с которым беседовал Беннетт.
«Это отчаянные люди, – пояснил Джонстон, – которые могут расценивать нападение на нас как проявление доблести». Не имело никакого значения, что они будут немедленно наказаны. Типичному заключенному Алькатраса было около тридцати двух лет, срок его наказания составлял двадцать пять лет. Большинство знало, что федералы подготовили очередное дело, и, едва выйдя из тюрьмы, они получат очередной срок. Для ста семнадцати из ста семидесяти восьми прибывших были изданы такие предписания.
