Итальянский журналист Луиджи Барцини отстаивал теорию, что «особая страсть итальянцев к геометрическим структурам… и симметрии вообще… обоснована в основном страхом перед неконтролируемыми и непредсказуемыми опасностями, которые таит жизнь и подстерегают на каждом шагу в мире природы…». Барцини видел проявления этого во всем, начиная от аккуратных пирамид, которые итальянцы выстраивали на тележках с овощами и фруктами, и заканчивая сложным устройством садов, жесткой симметрией улиц и почти что восточным пристрастием к бюрократии. «Это называется sistemazione
[59]. Систематизировать все и вся – главная, возможно, единственная даже миссия человека в этом мире. Систематизировать – значит победить природу… «Ti sistemo io»
[60] – весьма широко используемая угроза. Ее можно истолковать как: «я задавлю твои бунтарские стремления…» Промышленники систематизируют конкуренцию путем создания сильных картелей и нерасторжимых соглашений…» – писал Барцини.
Со временем Аль Капоне опередил наставника на этом поприще – современный наблюдатель отмечает его организационную гениальность. Торрио разглядел потенциал ученика и тщательно его развивал. Оба прекрасно понимали, как сложно превратиться из головорезов в респектабельных бизнесменов.
Благосклонность Торрио убедила Капоне, что его будущее лежит в Чикаго, а не в Бруклине, где теперь заправлял мстительный Билл Ловетт, возглавивший банду White Hand после убийства Дени Михана, устроенного Фрэнки Йелем 31 марта 1920 года, за месяц до убийства Колозимо. Торрио дарил сыну Капоне, Сонни, $5000 на каждый день рождения, что затронуло сердце отца, крайне восприимчивого к подобным сантиментам.
Приверженность Капоне к Торрио имела и рациональную основу. Как утверждал Айк Блюм, «работа под эгидой Торрио отличалась от работы под Колозимо или Йелем». Капоне восхищался Торрио, наблюдая системность, необходимую для организации эффективного бутлегерского картеля.
Торрио стремился договориться с людьми, проживающими рядом с его загородными борделями, достичь выгодных соглашений, не прибегая к угрозам.
Как выразился один из первых исследователей жизни Аль Капоне, он «быстро усвоил пользу простой улыбки и дружеского рукопожатия». Слоган Торрио вскоре стал его собственным любимым выражением: «Мы не хотим никаких проблем».
Торрио настаивал, чтобы Капоне посещал вечернюю школу, которая не только давала образование, но и сдерживала вулканический характер молодого человека, готового среагировать на случайную провокацию. Превращение бруклинского бандита в чикагского бизнесмена продвигалось медленно, но верно.
Гораздо позже, когда встал вопрос о налогах, Капоне утверждал: что Торрио платил ему $75 в неделю, более независимые источники утверждали, доход Аля составлял около $25 000 в год (четверть этой суммы составлял доход от борделей, половина – от других криминальных действий). Обязанности Капоне постоянно росли.
Вернувшись в Бруклин, отец Капоне долго лечился от сердечного заболевания.
Вечером 14 ноября 1920 года Габриэле Капоне, в возрасте пятидесяти пяти лет, рухнул прямо в бильярдном зале неподалеку от собственной квартиры на Гарфилд Плейс и умер до приезда врача. Надгробную плиту на могиле на кладбище Маунт-Оливье установили Аль и его брат Фрэнк.
Хорошо или плохо, для Капоне это означало, что он не позорно бежал из Бруклина, а уехал в Чикаго с целью дальнейшего обеспечения семьи. Кроме матери и братьев на его попечении оказалась восьмилетняя сестра Мафальда (имя итальянской принцессы отчаянно сопротивлялось американизации). Вскоре семья присоединилась к Капоне в Чикаго, вместе с тремя двоюродными братьями, Чарльзом, Рокко и Джозефом Фишетти.
Сначала за Аль Капоне последовал старший брат Ральф, в надежде получить работу. После неудачной сделки по продаже автомобиля в 1916 году Ральф вел себя относительно спокойно: работал телеграфистом, переплетчиком, продавцом, кондуктором в трамвае и портовым грузчиком.
Во время Первой мировой войны Ральфа отчислили из рядов морских пехотинцев из-за плоскостопия. Он вернулся в Бруклин, где начал работать барменом в подпольном салуне, за что был дважды арестован и оштрафован (в то время такого человека не считали преступником).
В Чикаго Ральф тоже начал как бармен, а вскоре сменил Аля в качестве управляющего Four Deuces. Он жил с Альфонсом и Мэй недалеко от клуба. У семьи Фисчетти (которая работала с Торрио) тоже была квартира в этом здании.
Для остальных членов семьи Аль Капоне купил пятнадцатикомнатный дуплекс по адресу улица Саут-Прэри, 7244. Это был тихий, приятный буржуазный район. Здание находилось рядом с новым жилищем Джона Торрио, в доме 7011 на улице Саут-Клайд.
Мало что радует чикагцев больше, чем описание города Карлом Сэндбергом
[61] – «Города широких плеч»
[62] – прагматичного, рабочего и беспрестанно трудящегося. В двадцатые годы друзья, поклонники и апологеты бесконечно превозносили взрывной рост Чикаго, промышленную мощь и богатство. Один парень из Небраски добрался до города автостопом, чтобы посмотреть, как Бейб Рут
[63] играет против Уайт Сокс
[64]. Он высадился на углу Мичиган и Рузвельт-Роуд и двинулся на север. «Достигнув почти самого севера, – рассказывал Говард Браун, – я решил, что не уйду из этого проклятого города. Я влюбился в него, как влюбляются в женщину». Девяностошестилетний отставной полицейский Майкл Джей Маллинс говорил: «Этот замечательный город создан для людей. Если вы не сможете получить в нем работу, не получите нигде».
Однако у Чикаго была и другая сторона.
Примерно в то время, когда Аль Капоне переехал в Чикаго, один из гостей города охарактеризовал его как долину фабрик, жуткую смесь пивоваренных заводов, салунов, магазинов, телеграфных линий, железнодорожных путей и отвратительных маленьких домишек. Он назвал Чикаго городом-уродом.
Чикаго активно проходил через то, о чем в Америке позднее заговорили как о болезни городов и окрестностей. Золотой берег по-прежнему простирался за барьером Мичиган-авеню, однако респектабельные горожане к тому времени переместились в пригород Норт-шор или на юг от Чикаго.
