* * *
Соне, конечно, никто и ничего не обещал. Нужно было где-то жить, что-то есть. Конечно, такое случалось со многими. И многие, точно так же как Соня, вынуждены были начинать с самого понятного — торговли собой. Но карьера Сони, в общем-то, подобная многим иным, все-таки отличалась. Она начала одесскую карьеру как дешевая проститутка-хипешница. Здесь стоит ненадолго отвлечься для определенного филологического и исторического отступления.
Одесса, прекрасная и свободная, была котлом, где кипела жизнь самых разных народов. Немало было и тех, кто изъяснялся на сочной смеси украинского и идиша — языка, на котором говорили евреи, в том числе и северных районов черты оседлости. Идиш, в свою очередь, был невероятной смесью древнееврейского и арамейского, славянских языков, которыми пользовался запад Российской империи и современного немецкого. Такой удивительный сплав языков позволял комбинировать слова с семитскими, германскими и славянскими корнями. Добравшись до юга империи, этот необыкновенный язык впитал немало и от украинского, создав то, что много позже, причем на полном серьезе, назовут языком одесским. Чтобы не возвращаться более к этой обширной теме, которая требует отдельного повествования, ответим на вопрос, что же такое, собственно, «черта оседлости».
Так вот, черта оседлости (или, полностью, черта постоянной еврейской оседлости) — это территория, за пределами которой с 1791 по 1917 год евреям запрещалось постоянное жительство. Исключения, конечно, существовали. В разное время они были разными — купцы первой гильдии, лица с высшим образованием, отслужившие рекруты, ремесленники, приписанные к ремесленным цехам, караимы, горские и бухарские евреи… Эти люди могли селиться за пределами предписанных границ.
Черту оседлости определил указ Екатерины II. В 1791 году в рескрипте были названы территории России, где евреям дозволялось селиться и торговать. Черта оседлости охватывала специально оговоренные населенные пункты городского типа (местечки) — в сельской местности евреям селиться также не дозволялось. Это были земли Литвы, Белоруссии, Бессарабии, Латгалии, южных губерний Российской империи. Из черты оседлости бежали, и Одесса привечала беглецов.
А теперь вернемся к даме, которая в тряском экипаже неторопливо ехала на Большой Фонтан и вспоминала историю Сони, Сони-хипешницы. Правда, сама Соня была непреклонна.
— Никогда, — много раз повторяла она, — ни один мужчина не покупал мою любовь. Никогда и никто не использовал мое тело. А вот я… Я всегда использовала мужчин столько и как мне подсказывала фантазия.
Юная теплая и гостеприимная Одесса была настоящей столицей курортных романов, славилась широтой и свободой нравов. На юг приезжали отдохнуть и развлечься. Купцы и офицеры, чиновники и аферисты, моряки, владельцы заводов и начальники учебных заведений со всей огромной России… Конечно, в городе своей жизнью, и даже не особенно тайной, жила целая империя продажной любви. Профессия проститутки в Одессе позорной не считалась. Более того, она даже передавалась по наследству.
Все началось с Александра Ланжерона, второго градоначальника Одессы. Он собрал все публичные дома в одном месте. Эти заведения — весьма разного вида на самые различные кошельки и вкусы, — приносили немалый доход. Одно время даже считалось, что этот доход был сопоставим с доходом от таможенной деятельности города. Весьма немалым доходом…
Так вот, на углу улицы Глухой, настоящего «квартала красных фонарей» (который в Одессе, правда, всегда называли «кварталом белых простыней»), Соня и начала карьеру хипешницы.
И снова небольшое, почти филологическое отступление. Хипеш — это на идише скандал, крик. Дама, увлекавшая клиента в объятия страсти, в определенный момент поднимала жуткий крик, то бишь хипеш. На самом-то деле хипеш — это банальная и самая простая форма высокого искусства шантажа (хотя хипешницы, особенно опытные, могли превратить простейший шантаж-хипеш в настоящее представление). Создавали порой для этого удивительные сценарии, мало в чем уступавшие представлениям театральным. На скандал являлись городовые, гостиничная прислуга, разъяренные «мужья» и «старшие братья».
— Ну какой семейный сорокалетний купчишка или чиновник, — с улыбкой говорила Соня, — не мечтает втайне о непорочной любви? Даже когда он идет к проститутке…
Так вот, эти самые мужчины, вырвавшиеся из семейных сетей и добравшиеся до теплого моря, раньше или позже решали, что им без любви не обойтись. Пусть и продажной. Такой «свободный» мужчина отправлялся в публичный дом, но… по дороге встречал порядочную девушку, сбежавшую от приставаний богатого хозяина. Вариантов было немало — нелюбимый старик муж, богатые приемные родители, развращенный сынок богатых хозяев. Увы, милой невинной девушке всегда есть от кого сбежать. Тем более девушке порядочной, наивной, непорочной, мечтающей о настоящей любви. Она еще сама не знает, что есть эта самая любовь, но ее уже томят неясные желания и удивительные предчувствия.
Наш проказник встречает такую девушку и… Он уже не покупает лоскуток любви за рубль, заработанный иногда честным, а иногда не очень трудом. О нет. Он дарит опыт и страсть алчущему и вожделеющему цветку.
— Я предлагала мужчинам не тело, а иллюзию совращения, — задумчиво рассказывала Соня. — Иллюзию власти над кем-то. Ту иллюзию, ради которой мужчины готовы на все.
Итак, женатый мужчина заводил интрижку с милой девушкой. Интрижка очень быстро превращалась в свидание. «Влюбленная» парочка отправлялась в гостиничный номер или меблированные комнаты, где квартировала красавица. После пары бокалов парочка готова была вот-вот слиться в объятиях, и тут… нежное дитя поднимало крик, на который сбегались все, кто в это время находился неподалеку: хозяева меблированных комнат, приказчики из окрестных магазинчиков, городовые.
Городовые составляли протокол — милая девушка обвиняла своего гостя в попытке изнасилования и грязных домогательствах. Почтенный отец семейства готов был за любые деньги выкупить такой протокол — или заплатить немалую сумму за то, чтобы документ был уничтожен любым иным способом. Женатые купцы и чиновники, приехавшие в Одессу поразвлечься, порой отдавали последнее, лишь бы их имена не попали в прессу, а об их похождениях не узнали дома.
Это была настоящая, классическая, стопроцентная афера, не имеющая ничего общего с продажей тела. Говаривали, что у французских кокоток шантаж был возведен в ранг высокого искусства. Но что какие-то французские кокотки рядом с умными одесскими хипешницами? Таки дети…
— Эту аферу, — говаривала Соня, — я со временем здорово упростила. Ни ряженых городовых, ни прислуги меблированных комнат, ни других актеров на роли без слов. Только появление «разъяренного отца» или «мужа». Хипеш проходил стремительно и всегда приносил немалые барыши.
Однако некоторые клиенты не желали ни протокол выкупать, ни штраф платить. Даже иногда успевали опомниться. Поэтому аферу Соня упросила еще раз, до полного безобразия. Сонька очаровывала мужчину и приводила на квартиру. Вино, свечи, нежные речи. Наконец пылающий страстью любовник готов выпрыгнуть из штанов (или уже успел выпрыгнуть). В самый разгар страстных объятий в номер врывался «разъяренный муж» и начинал зверски избивать несчастную. Дама кричала от боли, ее супруг — от радости, что смог-таки застать неверную изменщицу на месте преступления. Когда же очередь доходила до страстолюбца, пожелавшего объятий «чужой жены», тот уже успевал выпрыгнуть в окно. Если же не успевал — был готов отдать последнее.
